– Сегодня последний день Семинара № 2, – сказал доктор Морин под благодарные аплодисменты. – Да, да, сегодня мы последний день обсуждаем «что не так», а завтра начнём говорить об интегральных решениях!

Слушатели зааплодировали ещё громче.

«Интегральные решения», – повторял я про себя снова и снова, как жертва наводнения, молившаяся на спасательный плот. И только когда Морин закричал: «Но сначала проблемы!», мой ум на время восстановил связь с настоящим, реальным миром.

– Новая парадигма, – простонал Морин. – Есть ли хоть одна фраза, которую повторяли так же часто? В идею новой парадигмы вложено всё самое лучшее и самое худшее, что есть в бумерах. Лучшее – это идущее от чистого сердца желание поддержать всё новое и творческое. Худшее – это утверждение, что фактов нет, а есть только интерпретации, которое позволило расцвести всевозможным проявлениям бумерита. Но несомненно одно: бумеры заявили, что грядёт новая парадигма, и эта парадигма принадлежит им.

Скотт, я и море голых женских тел – волнующееся, вздымающееся, колышущееся море сисек и задниц, простирающееся, насколько хватает монологический глаз одностороннего наблюдателя. Если не обращать внимания на скрытый гомосексуальный подтекст, зрелище довольно притягательное.

– Давай, – говорит Скотт, – пора начинать.

– Скотт, а ты знаешь, что мы получили сексуальную свободу благодаря пяти парням из Дармутского колледжа?

– Очень смешно, Уилбер. Вообще-то, мы получили эту свободу благодаря новой парадигме.

– А я думал, новая парадигма есть только у бумеров.

– Ну что, теперь твоя очередь? Ты только посмотри на эти вздымающиеся волны плоти! «Прекрасен твой простор небес и волны жёлтых нив».[99] По-моему, всем насрать на жёлтые нивы. Надо бы вставить в гимн пару строчек про волны сисек и задниц.

– Леди и джентльмены, доктор Маргарет Карлтон.

Карлтон вышла на сцену, и на стене загорелся первый слайд: «Теория литературы».

– Мы уже видели, что бумерит и злобный зелёный мем довели до крайности многие глубокие догадки постмодернизма, в частности, важность плюрализма, контекстуализма и интерпретации. Иногда это имело комические последствия, иногда – уголовные, а иногда – трагические. Но интереснее всего дела обстояли с теорией литературы.

– Что-то мне пока не очень интересно, – прошептал я Ким.

– Ещё будет, поверь мне. Это просто уморительно.

– Правда? Как-то это не похоже на новую парадигму.

– Но это действительно часть новой парадигмы. Смешная часть. Скоро увидишь.

– Все предыдущие поколения использовали теорию литературы для поиска смысла текста. В чём, например, смысл «Макбета»? Или «Говардс Энд»? Или «В поисках утраченного времени»? В общем, они пытались найти в рассматриваемых работах истину, понять произведения искусства. Нужно ли говорить, что, попав в бермудский треугольник бумерита, откуда не вернулась ещё ни одна истина, теория литературы отказалась от этих задач. С точки зрения нарциссизма, найти величие в работах прошлого значило лишить величия бумеров. Поэтому нужен был такой способ работы с текстом, который позволил бы, не фокусируясь на величии произведения искусства, заявить о величии тех, кто смотрит на это произведение.

На лице Карлтон появилась улыбка.

– Задачка не из лёгких, правда? Только не для бумерита, друзья. В дело пошла герменевтика, объявленная одновременно искусством и наукой интерпретации. Герменевтика – это всего лишь изучение различных способов интерпретации и понимания текста, но бумерит придал ей нужное нарциссическое направление. Любое произведение искусства нуждается в том, чтобы быть увиденным и понятым зрителем, а значит, как выразился Джон Пассмор (John Passmore), «точка отсчёта в обсуждении произведения искусства – это интерпретация, которая рождается у зрителя; такая интерпретация (или класс интерпретаций) и есть произведение искусства, которое может отличаться от первоначальной задумки автора. Воистину, произведение искусства создаёт не художник, а интерпретатор».

– Произведение искусства создаёт интерпретатор, а не художник! Теперь всё ясно. Как пишет критик Кэтрин Бэлси (Catherine Belsey), «критика больше не паразитирует на литературном тексте – она конструирует свой объект, создаёт произведение». Произведение создаёт не художник, а читатель или критик, то есть бумер!

Улыбка Карлтон стала ещё шире.

– И, конечно, для большинства художников это оказалось большой новостью. – Она искренне рассмеялась. – В общем, частичные истины герменевтики послужили предлогом, позволившим зрителю получить статус создателя произведения искусства, который сохранился за ним до сих пор. Скажем проще: моё эго создаёт произведения искусства! Какой же я чудесный, раз смог создать все эти великие работы, которые мои глупые предки приписывали Микеланджело, Шекспиру, Рембрандту, Достоевскому и Толстому. Я восхищён, просто восхищён собственным великолепием. А вы?

Несколько человек в аудитории понимающе застонало.

– Теория литературы, известная как Теория, что, по-видимому, должно было подчеркнуть её исключительную важность, идеально подошла нарциссизму, «создающему свою реальность». Не связанную фактами и не обременённую доказательствами (не забывайте: фактов нет, есть только интерпретации) всемогущую творческую силу прибрало к рукам эго литературных критиков. Теория литературы – это бумерит, любующийся собственным отражением, двойная доза любви моего пупсика, заставляющая забыть о любых фактах. Нарцисс, глядящийся в водную гладь, увидел чудную картину: критик, а не художник создаёт произведение искусства. Мы видим, какое замечательное преимущество даёт Теория тем, кому недостаёт таланта, чтобы создавать искусство. Раньше, чтобы стать признанным творцом, вы должны были действительно создавать искусство, теперь же вам достаточно его критиковать.

Пол Окенфолд играет «Mystica», «Bliss» и «Mantra 09»[100], звуковые удары вдребезги разносят мой усталый мозг, уже не способный сопротивляться, а плоть Хлои, двигаясь в ритме музыки, летит сквозь время.

– Кстати, Кен, где ты был? Наверно, ты был плохим мальчиком? Занимался любовью с небесами?

– Кто? Я? Нет-нет, я просто уходил ненадолго, гулял и всё такое.

Я достаю книгу Кодво Эшуна (Kodwo Eshun) «Ярче, чем солнце» («More Brilliant Than the Sun») и погружаюсь в «Мир № 4» («World 4»), «Мутировавшую ткань джаза» («Mutant Textures of Jazz») и «Анахроническую кибернетику» («Anachronic Cybernetics»).