Но что наиболее странно – Евсей Наумович сам избегал касаться памяти Натальи. В течение тех нескольких дней после поминок он так много размышлял о Наталье, об Эрике, что изнемог физически. А вид бескрайней плоскости океана в иллюминаторе самолета его склонял к мысли – случись что с самолетом, он в последний миг только поблагодарил бы судьбу за великую к нему милость.

Обычно чемодан стоял в кабинете, в углу. Задрапированный накидкой, он служил чем-то вроде полки. Но заносить чемодан на привычное место Евсею Наумовичу сейчас не хотелось. Он вообще избегал появляться в кабинете с тех пор, как три классических типажа конституции человека – астеник, дипластик и пикник – пробили в книжном шкафу брешь, напоминающую пробоину от снаряда в стене. Такое же чувство мистического страха Евсей Наумович испытывал после кончины Натальи при виде ее спальни. Правда, сейчас он почти справился со своими эмоциями. И времени с тех пор прошло достаточно, а главное, он скоро получит деньги, вернет свой залог и вновь поставит книги на место. Так что пусть чемодан пока постоит в прихожей. Возможно, он понадобится, когда придется доставить книги домой. Интересно, где тот «пикник» хранит такую ценность, в каких условиях. Надо будет внимательно просмотреть все страницы – не появился ли на них зловредный хлебный точильщик. Вот тогда бы сгодилась Лиза, она так ловко пропитывала скипидаром вату и закладывала тонкими пластами между страниц книг. Образ Лизы начисто выветрился из памяти Евсея Наумовича в тяжелых заокеанских передрягах. А сейчас вновь возник, пробуждая стыд за свое бестактное поведение. Но тогда была причина – встреча с адвокатом Зусем могла выбить из равновесия кого угодно. Лиза должна была это понять. Конечно, он позвонит ей, извинится, а там как карта ляжет.

Евсей Наумович занимал себя необязательной суетой по дому, обычно возникающей после долгого отсутствия. Словно намеренно оттягивая главный телефонный звонок. Он испытывал страх и одновременно особую сладость от предстоящего разговора. Он не держал злости на Мурженко. Человек добросовестно исполнял служебный долг, выяснял обстоятельства, связанные с преступлением. А то, что в следователе пробудилось сочувствие, что он нашел законный выход из положения – отпустил его под залог – и, более того, помог найти залоговую сумму – вообще наполняло Евсея Наумовича чувством благодарности к следователю. И тайной надеждой на благополучное разрешение для себя истории с убиенным младенцем. Как погруженный в воду буек с силой выталкивает себя на поверхность моря, так в памяти Евсея Наумовича всплывал стародавний эпизод в отделении милиции. Как Мурженко, мучаясь угрызением совести, отпустил домой сапожника-азербайджанца. И даже дал денег на автобус. Возможно, совестливость следователя и придавала Евсею Наумовичу уверенность в будущем благополучном исходе, заставляла не торопиться со звонком на Почтамтскую улицу. К тому же, еще не было двенадцати часов, когда обычно Мурженко является в кабинет после всяких совещаний и летучек.

А пока Евсей Наумович решил позвонить Зое, старой подруге Натальи. Условиться, как передать Будду, чья зеленоватая фигурка на столе в гостиной то и дело попадалась на глаза.

Визитка с номером телефона Зои валялась где-то в ящике письменного стола. Но заходить в кабинет, видеть разворошенные книжные полки Евсею Наумовичу пока не хотелось. Как-то пришлось дать телефон Зои Генке Руничу. Рунич… Жив ли он?! Номер домашнего телефона Рунича был под рукой, в записной книжке, да Евсей Наумович и наизусть помнил – столько лет общения. А что если и впрямь Генки уже нет, ведь он тяжело болел.

Потоптавшись по кухне и гостиной, Евсей Наумович решительно вошел в кабинет. Не глядя на книжные шкафы, сел за письменный стол и выдвинул верхний ящик. Визитка Зои лежала поверх бумаг. «Зоя Романовна Попова. Эксперт-консультант по бухгалтерскому учету». Евсей Наумович отодвинул пресс-папье и удобней расположил визитку. Зевс на пресс-папье недовольно качнул взъерошенной бронзовой головой. Глядя на визитку, Евсей Наумович набрал первые три цифры, задержался, медленно вернул трубку на рычаг. Вновь снял трубку и набрал другой номер, его он знал наизусть. Он вслушивался в пунктир зуммера, думая – не напрасно ли он так, сразу. Подойдет жена, а имени ее он не помнит. Надо было просто связаться с Зоей, она-то наверняка знает – жив Генка или нет.

И услышав в трубке голос самого Рунича, Евсей Наумович в первое мгновенье оцепенел.

– Генка, ты?! – выкрикнул Евсей Наумович.

– Ну, я, – ответил Рунич. – Господи, Евсей! Где ж ты ошивался, сукин ты сын. Сто раз я тебе звонил!

Евсей Наумович молчал, спазмы перехватили горло.

– Что скажешь? – продолжал радоваться Рунич.

– Я рад тебя слышать, Генка. Рад, что ты не в больнице. Вообще, рад, – постепенно успокаиваясь, Евсей Наумович возвращался к своему привычному в общении с Руничем ироничному тону. – Шарлатан ты, Генка Рунич! Так перепугать друзей, мол, нахожусь при последнем издыхании, долги раздаю, чтобы в рай попасть!

– А что ты так обеспокоился за меня, Евсейка? – старался перехватить инициативу Рунич. – Или посчитал мой уход как знак собственной судьбы и струхнул? Ну, учились вместе, ну был я свидетелем на твоей свадьбе. Кстати, как там Наташка в этих америках? Домой еще не хочет? Сейчас многие возвращаются.

– Умерла Наталья.

Евсей Наумович улавливал дыхание Рунича, шорох от касания провода аппарата.

– Вот, понимаешь, умерла, – повторил Евсей Наумович. – От болезни Паркинсона.

Евсей Наумович составил еще несколько тихих фраз. И собрался положить трубку на рычаг, но, уловив тихий голос Рунича, вновь приложил трубку к уху.

– Послушай, – проговорил Рунич. – Как поживает твой приятель, Эрик Оленин?

– Не знаю, – помедлил с ответом Евсей Наумович. – Он в длительной командировке, во Франции. А что?

– Да так, – ответил Рунич и добавил раздраженно: – Так. К нашему разговору.

Евсей Наумович вспомнил, как однажды Рунич проговорился, что видел из окна троллейбуса Эрика и Наталью. И, судя по ерническому тону Рунича, шли они весьма довольные друг другом. Узнав об этом, Наталья подняла скандал с пожеланием Руничу носить очки. Да и Эрик с удивлением встретил вопрос друга, хотя ничего особенного тут не было – ну повстречались случайно и прошлись. Очень тогда Евсей Наумович рассердился на Рунича. Мелкий бес, думал Евсей Наумович, не может простить, что Наталья отдала предпочтение мне, в то время как именно он, Рунич, и познакомил Наталью со всей компанией в Доме пищевиков. Наталью и ту малявку, Зою.

«Ни в каких очках, оказывается, Генка не нуждался», – усмехнулся Евсей Наумович, набирая номер телефона Зои Романовны Поповой.

Казалось, он уже перенес этот тяжкий груз предательства самого близкого своего друга Эрика Оленина, перенес и сбросил. А мысль о том, что Натальи больше нет, каким-то образом смирила его гордыню, особенно когда он вспоминал о ее мучениях, ее мольбе о помощи, ее кончине и, особенно, о ее просветлевшем лице сквозь слюдяную форточку гроба. И эта мысль мирила Евсея Наумовича с былой неверностью Натальи, заслоняла собой все. В сравнении с этой мыслью поступок Натальи виделся пустяком, помрачением, не только из-за признания Натальи в любви к нему при обстоятельствах, когда ложь была бы самым тяжким грехом, но еще из-за пробуждения его, Евсея Наумовича, любви к своей бывшей жене. О каком тут Эрике могла идти речь?! Вообще, Эрик для него пропал, исчез. И в глубине души он знал, что все простит Эрику из-за своего мягкого, всепрощающего характера, а главное – от страха перед одиночеством. Одиночество, эта мощная воронка, затягивала куда более сильных характером людей, чем он, Евсей Наумович Дубровский. Лишая их воли, толкая на необъяснимые, нелогичные поступки…