Конечно, так вылететь на встречку, как я, водитель Веника не решился даже за солидную зарплату, поэтому отстал как следует. Да и уже на грунтовке не мог поддать на полную — мешала слишком глубокая колея. Наша «Хонда» тоже пару раз чиркнула днищем по кочкам, но все же она сидела значительно выше, и, хоть руль колотило в руках, я сбросил скорость совсем по другой причине. В мои нынешние планы не входило, чтобы Веник с бойцами слишком уж сильно отстал. А то еще плюнут на погоню и развернутся. Так и уедут.

«Нет уж, ребята, — подумал я. — Хватит вам небо коптить. Я сегодня в настроении угробить вас по полной программе».

Впервые сегодня я подумал об убийстве как о чем-то весомом. Как о поступке, что ли. Или как о подвиге. До этого никогда. Для меня выстрел всегда был смесью математического упражнения с изящным искусством. Я умел стрелять хорошо, я умел не терять самообладания, работать хладнокровно и четко. Люди, находящиеся на другом конце баллистической траектории пули, являлись для меня чем-то вроде абстракции, некой условной цели, как поиск решения сложного уравнения. Я никогда не думал о них как о людях. Да вообще как о живых не думал. Задание-то было не убить, а точно попасть в цель. Какие там на фиг эмоции?

Наверное, только в сфере взаимодействия я впервые задумался о праведности мотивов для боевых действий. До этого все мотивы мне с успехом заменял приказ и идея, которая казалась простой и понятной — защищать родину, Родина, как теперь ясно, тоже была в высшей мере абстракцией. Враг бывал хитрее меня, коварней, смелее, удачливей, но это не соотносилось в сознании с его личными качествами. Уравнения ведь тоже бывают попроще да позаковыристей.

Но сейчас я Веника ненавидел. Он стал моим личным врагом, хотя мне-то как раз от него досталось меньше, чем Кате, Цуцыку и женам бойцов в Чечне. Да мало ли кому еще он сумел как следует насолить? Трясясь по проселку за рулем угнанной мною машины, я вдруг с кристальной ясностью понял, что Добро, если думать о нем с заглавной буквы, просто обязано быть субъективным. Каждый человек делит мир для себя на доброе и дурное, и это его неотъемлемое право — решать, какую сторону выбрать, ту или эту. А все мои нюни, связанные с поиском объективного Добра, не более чем нигилизм в отношении распространенных идей. По молодости, по горячности, по желанию перекроить под себя объективную реальность, данную нам в ощущениях.

Мы ведь выбираем не только друзей. Врагов мы тоже сами себе выбираем, хотя мало кто об этом задумывается. Но выбор стороны, выбор знамени, если в широком смысле, автоматически становится и выбором врагов для себя. Все просто. Человек, который не выбрал ничего, и врагов никаких не имеет. Как-то я раньше об этом не сильно задумывался, но сегодня многое во мне изменилось, Человек без врагов — место пустое. Это значит, что ничего он в этой жизни не сделал, ради чего стоило бы рождаться на свет, это значит, что ничего он лучше других не умеет и даже не знает толком, чего бы хотел уметь.

А ведь так и жил — без врагов. Точнее, воруя врагов у других, в первую очередь у пресловутой родины, у которой врагов выше крыши, а я их по мере возможности себе присваивал, делал своими, но сам-то, сам-то что? Хоть кому-то в жизни дорогу как следует перешел? Вот у Кати были враги. Может быть, даже много. Это ведь как надо было Венику на мозоль наступить, чтобы он гонялся за тобой с винтовкой по городу? Получается, что Катя жила, а я так — пищу переваривал. Государственную.

Но сегодня я твердо решил родиться. Не поздно ведь еще. Интересно, собственное рождение всегда подразумевает чью-нибудь смерть? Ну, если не в прямом, то в фигуральном смысле точно. Может ли человек стать артистом, если не сделает так, чтобы на одного артиста стало меньше? Точнее, чтобы с его приходом артистов не прибавилось? А ведь если их прибавляется, то цена каждому становится — грош, я подумал о Кате, но решил пока не делиться открытием. А то еще поймет буквально и грохнет кого-нибудь. Она может.

«Хонда» неслась по проселку, оставляя за собой шлейф поднятой пыли, но я все равно неплохо видел в зеркале отставших преследователей. Время от времени приходилось их чуть раззадоривать, чтобы ребята не скучали. Чуть сбавляя ход, я давал им ощутить запах крови — мы были добычей, которую они гнали, и это их раззадоривало. Так что через несколько минут такой игры в кошки-мышки разворачиваться они точно не собирались,

Я успокоился и принялся осматривать окрестности в поисках того, что мне было необходимо для реализации плана. Проселок не годился, на нем не разгонишься. Грунтовка хороша для раззадоривания преследователей, чтобы потом, вырвавшись с нее, они уже не задумываясь давили на газ, используя преимущество более мощного двигателя. Но у нас с Катей сейчас было другое преимущество, и нам надо было его на полную катушку использовать. Ведь в какой ситуации можно выиграть на удачливости? В ситуации смертельного риска, когда статистическая вероятность не на стороне человека, а от гибели его спасает одно — Удача. Слепое бессмысленное везение, такое, что поезд скорее сойдет с рельсов, чем отрежет везунчику ногу,

Только я подумал о поезде, как впереди мелькнула узкая асфальтовая дорога, какие соединяют полувымершие деревни между собой. И, о чудо, в километре к северу ее пересекали железнодорожные пути. Поезда пока не было видно, но я не сомневался, что он появится в нужную минуту.

— Держись! — посоветовал я Кате, на полном ходу выскакивая с проселка на асфальт,

Нас занесло и развернуло поперек, лицом к преследователям. Я мог бы развернуться и сразу рвануть к переезду, но надо было подпустить Веника с командой поближе, иначе мою гениальную идею не воплотить.

— Что ты задумал? — заинтересованно спросила Катя.

Убейте меня, если она выказывала хоть какой-то страх! Терминатор, а не девушка. За один день столько всего, а ей хоть бы что, нервы у нее из вольфрамовой проволоки, что ли?

— Под поезд их заманю, — ответил я.

— Забавно… — протянула она. — У тебя точное расписание в голове?

— Нет. Думаю, что если уж мы, газуя вслепую, никуда не впаялись и все светофоры прошли на зеленый, то поезд появится точно в срок.

— Серьезная задача по воздействию на реальность, — со смесью понимания и иронии кивнула Катя. — Одобрямс.

Спортивная машина преследователей между тем приближалась, ревя мотором и ковыляя колесами по ухабам. Днище они наверняка побили серьезно, да и натерпелись, поди. Да ладно, вроде им недолго уже осталось мучиться. Я глянул в выбитое пулей боковое окно и с удовлетворением увидел ржаво-коричневый товарняк, приближающийся из-за леса.

— А ты говоришь! — подмигнул я спутнице. — Все будет люкс!

У меня вспотели ладони, пришлось вытереть их о штаны на коленях.

— Не пора? — напряглась Катя, невольно вытянув шею и не спуская взгляда с преследователей.

— Пожалуй, пора.

Я врубил заднюю, развернулся, визжа резиной, и рванул с места, с трудом удерживая виляющую, как на льду, машину. Тут же за спиной взлетел на откос автомобиль Веника, похожий на вырвавшийся из вулкана сполох пламени. Он всеми четырьмя колесами оторвался от земли, затем приземлился с грохотом, ломая пластиковые спойлеры и бамперы.