– Хозяин расплавил распятие и отлил из него два ключа. Они абсолютно идентичны. Я бы хотел отдать вам один…

– Но я не могу, – возразила Сара. – Он принадлежит…

– Кому? Максу? У него уже есть один – он находится на выставке. Мне? Он был изготовлен не для меня. Истории? Так история его все равно не упустит… Пожалуйста, Сара! И не забывайте, я ведь немножко ясновидящий, и если я говорю, что вы должны его взять, значит, так оно и есть.

Николас вложил ключ ей в руку.

– Я должен признать, что, несмотря на Оксану, двадцать первый век казался мне несколько скучным. Простите, но я не трепещу от восторга перед Фейсбуком и телешоу American Idol – хотя iTunes действительно бывает весьма полезен… И еще секстинг – Оксана очень ловко пересылает по электронной почте интимные фотографии… Но вы, Сара, именно вы вдохнули в меня новые силы. Кроме того, я чувствую определенную потребность защитить Макса. Мне кажется, из него получится отличный князь Лобковиц. Кстати, все Лобковицы всегда были немного странными в начале своего правления.

– Спасибо, – поблагодарила карлика Сара.

Она продела голову в цепочку и спрятала ключ в вырез платья, подальше от любопытных глаз.

Николас просиял.

Посреди музыкального зала стоял крупный мужчина в черном костюме и с наушником в ухе.

– Привет! – поздоровалась Сара.

Агент дружелюбно улыбнулся. Сара показала ему удостоверение, и он вытащил плоский жезл наподобие тех, которые используют в аэропортах.

– Необходимая формальность, – мирно произнес он, проводя жезлом вдоль ее тела. Тот прожужжал два раза: возле ее часов и напротив золотого ключа.

Когда он нагнулся к ней, Сара заметила у него в кобуре пистолет. Она сглотнула. Наверняка Шарлотта Йейтс распорядилась, чтобы меня сегодня убили. Она уже отдавала такие приказы, может отдать снова, подумала она.

– Похоже, вы вытянули короткую соломинку, – сказала Сара агенту. – Ручаюсь, вы бы предпочли стоять в оружейном зале.

Тот опять вежливо улыбнулся, но ничего не ответил.

Сара взглянула на лютниста.

– Уже играть? – спросил он.

– Почему бы и нет, – ответила Сара.

Они принялись ждать.

Слух Сары привык ловить звуки в соседних помещениях. Она слышала возбужденное верещание Сюзи, а затем внезапно наступила тишина. Вдруг несколько голосов заговорили одновременно, раздался женский смех. Возглас Майлза… Снова Сюзи…

Агент Секретной службы шагнул в сторону двери. Лютнист сбился с мелодии и начал заново. Послышался шорох шелка…

Сара повернулась, дабы приветствовать самую могущественную из американских сенаторов.

Сара была вынуждена признать, что Шарлотта Йейтс производила впечатление. Ее почти белое шелковое платье от Валентино было бесподобно элегантным, прическа казалась просто идеальной, улыбка сражала наповал. От Шарлотты исходило ощущение контроля, власти, авторитета. В одной усыпанной кольцами руке она держала бокал с шампанским, на другой висела бумажная подарочная сумка Лобковицкого музея. Изумрудный браслет сверкал. Зубы были безупречны.

Следом за ней в зал вошли еще трое агентов в черном. И Майлз.

– Позвольте вам представить: Сара Уэстон…

– Добрый день, я Шарлотта Йейтс, – вымолвила сенатор и, повернувшись к агенту, поставленному охранять музыкальный зал, добавила: – О, привет, Тед.

Шарлотта отдала ему свою бумажную сумочку. Вероятно, агент привык к такому обращению.

Рукопожатие Шарлотты было по-мужски твердым.

– Это огромная честь для нас, – произнесла Сара, глядя ей прямо в глаза.

Важно не пасовать перед врагами, так учил ее отец. Смотреть в глаза. Не давать себя запугать.

– Сара – музыковед из Бостона, она приехала к нам летом, – пояснил Майлз.

– Вам повезло, – отозвалась сенатор. – Расскажите-ка мне о милых выставочных вещицах.

Сара была обескуражена хладнокровием Шарлотты. Впрочем, она могла отразить удар.

– Разумеется. Здесь хранится главная жемчужина нашей… Лобковицкой коллекции. Партитура «Героической симфонии» тысяча восемьсот шестого года, которую Бетховен посвятил своему покровителю, Йозефу Францу Максимилиану, седьмому князю Лобковицу. По легенде, Бетховен собирался посвятить произведение Наполеону, но когда Бонапарт провозгласил себя императором, это вызвало у композитора столь сильное отвращение, что он вычеркнул посвящение. Насколько это так, доподлинно неизвестно, но определенно Бетховен был не тем человеком, который бы мог признать над собой чужой авторитет.

– Как интересно, – отозвалась Шарлотта. – Впрочем, думаю, что Наполеона вряд ли заботили чувства какого-то музыканта.

– Рассказывают, что после победы Наполеона под Йеной Бетховен заметил: «Как жаль, что я не разбираюсь в искусстве войны так же хорошо, как в искусстве музыки! Я бы победил его».

– Забавно, – согласилась Шарлотта. – Похоже, музыканты – единственные, у кого самомнение еще больше, чем у политиков!

Присутствующие рассмеялись. Шарлотта не отрывала взгляда от Сары.

В эту секунду в дверях появились Макс и маркиза Элиза. Князь, облаченный во фрак и в черный галстук, превратился в денди из тридцатых годов. Он был похож на своего деда. Маркиза сияла ярко-алым цветом и напоминала язык пламени.

– Сенатор Йейтс, мне очень жаль, что мы не успели вовремя, чтобы вас встретить, – заворковала маркиза. – У нас возникла проблема с вашей охраной. Мне так стыдно, умоляю, простите нас! Мое имя – Элиза Лобковиц де Бенедетти.

– Разумеется, – ровно произнесла сенатор. – Вы, возможно, не помните, но мы с вами встречались – вероятно, много лет назад.

– Как очаровательно, что вы вспомнили! – воскликнула Элиза. – Позвольте мне представить вам моего жениха Макса. Он тоже Лобковиц, но мы принадлежим к разным ветвям рода, так что все в полном порядке.

Маркиза улыбнулась – и затем, совершенно целенаправленно, обернулась в сторону Сары.

– Добро пожаловать в Музей Лобковицкого дворца, – напряженно произнес Макс.

– Вас обоих можно поздравить, – вымолвила Шарлотта.

Чуткий нос предупредил Сару: зависть. Шарлотта буквально источала из себя зависть. Но было и что-то еще…

– Какой чудесный у вас музей, – продолжала Шарлотта.

– Нам удалось вернуть множество вещей на их законное место. В Праге их родной дом, – проговорил Макс. – Конечно, некоторые бесценные экземпляры исчезли навсегда во время нацистской оккупации. А также при коммунистах. Исследователи, такие как мисс Уэстон, столкнулись с кучей препятствий. Нацисты хотя бы вели записи, коммунисты просто грабили.

Взгляд Макса был стальным.