— Дитя мое! Мы пришли к выводу, что ты достаточно разумен, чтобы шагнуть на новую ступень звездного развития. И тогда ты сможешь неизмеримо больше, чем раньше, совершить добрых деяний во имя идеи Всеобщего Резонанса…

Зеленый шар взял со стола красную с золотом папку. «Вот оно», — подумал Белый шарик, и сердце заколотилось.

— Белый шарик! — возгласил Зеленый шар громче и официальнее, чем прежде. — Пришла пора вручить тебе диплом Первого Возрастания. Для этого тебе остается сделать последний шаг. Собери силы и переступи черту!..

Все встали. Желтые тетушки торопливо выбрались из-за стола и, мешая друг другу, расстелили на темном паркете белую ленту. Прямо у башмаков Шарика. Одна шепнула:

— Вот ее и перешагнешь…

А другая:

— Только сразу, не топчись…

Это была не просто лента, не просто черта. Над ней упругой стеной встало энергетическое поле. Действительно, понадобится немало сил, чтобы пробить его. «Если не протолкнусь, пущу с плеча рассекающий импульс. На один-то энергии хватит, — подумал Шарик с дрожью праздничного азарта. — Только бы не зацепить кого-нибудь за столом…»

Белый шарик прекрасно понимал, что все это лишь игра его сознания. Но тем не менее отчетливо видел подробности: и отражение люстры в своих башмаках, и желтый закат над крышами Реттерхальма в раскрытых окнах, среди раздвинутых наполовину портьер. И ощущал, как теплеют от волнения щеки.

Большой Белый шар отошел к темной, с витыми бронзовыми столбиками тумбочке. На ней сверкал желтой ребристой жестью рупор граммофона. Большой Белый шар с торжественной плавностью опустил на диск никелированную головку мембраны… Без обычного шипения, неожиданно чисто, с мягкой громкостью заполнила гостиную музыка оркестра. Пели трубы и скрипки, вздыхал где-то позади них орган. Мелодия была та, которую Белый шарик ждал. Которую однажды он услышал у распахнутого во Вселенную окна. Только теперь она звучала более светло, без прежней тревоги. Хотелось броситься в нее, как в полет, раствориться в этом сиянии и счастье… И лишь еле заметно пробивалась наперекор оркестру высокая ровная нота — словно далеко-далеко Вильсон опять давил невпопад отдельный клавиш.

— Ну, мой мальчик! — Зеленый шар протянул тяжелую папку диплома. — Ты готов? Сделай усилие и шагай…

— Ага… сейчас, — неловко сказал Белый шарик. Качнулся вперед. Но одинокий звук нарастал, рассекая общую мелодию голосом тоскливого рожка.

— Что же ты? — уже с беспокойством поторопил Большой Белый шар. — Мы ждем, малыш. Всего шаг…

Медный рожок запел томительно и резко, врываясь в сознание сигналом неотвратимой беды. Белый шарик зажал уши.

— Не надо!

Мембрана сорвалась с пластинки, жестяной рупор со скрежетом осел, музыка оборвалась. Но медный сигнал звенел, заполняя пространство, превращаясь в человеческий голос, в мольбу о помощи, в отчаянный крик…

Белый шарик прыгнул к окну. Вскочил на подоконник. С шорохом упала сорванная портьера. Только что был за окном Реттерхальм, деревья, вечер, а теперь — непостижимо черный, непостижимо глухой межпространственный вакуум. Впервые Белый шарик видел эту пустоту Яшкиными глазами.

Яшка зажмурился. И вспомнил, как с высоких мостков прыгают в речную воду туренские мальчишки.

Не было, не было времени, чтобы проникать на баржу и потом уже мчаться искать Вильсона. Белый шарик вонзился невидимым лучом прямо туда, где из-под завала рвался в пространство Стаськин черный импульс. Луч метнулся в поисках массы для Яшкиного тела — по глине, по шпалам. Уперся в один из топольков. Живые клетки! Тем лучше!.. Воздух толкнулся, как от небольшого взрыва. Яшка встал на месте тополька, увязая лаковыми башмачками в жидкой, блестящей на солнце глине.

Стаськин сигнал уже угасал, как угасает крик обессиленного человека. Но Яшка теперь точно знал, где Вильсон. Вскинул над головой, как топор, сомкнутые ладони.

Тонкая — уже слишком тонкая! — импульсная нить, что связывала Яшку с Белым шариком, застонала от перегрузки. Но выдержала. Яшка махнул отяжелевшими руками — плоское пламя рассекающего импульса снесло и отбросило глиняную груду. Медленно упала наружу дощатая дверь…

Огонь взрыва от столкновения паровоза с машиной не погас. Он разгорался, делался разноцветным, превращался в сверкающий день. Стасик лежал навзничь на срезанной с петель двери и видел небо. Половина неба сияла вымытой голубизной, а другая была еще затянута пологом уходящей грозы. На нем таяли остатки радуги. Запах дождя, реки, сырых тополей волной прошел по Стасику. И Стасик решил, что будет лежать вот так — счастливый, свободный — тысячу лет.

Зачавкали шаги. В небе над собой, на границе грозы и синевы, Стасик увидел Яшку. Его голову и плечи. Голова казалась перевернутой, потому что Стасик сам лежал запрокинувшись. Перевернутый Яшка тревожно мигал и вытягивал шею. Шея и плечи были в странном кружевном воротнике. И Стасика обожгла испуганная догадка, что все это — продолжение бреда!

Стасик не то крикнул, не то пискнул, дернулся, сел. Затошнило. Но яркий день не исчез. И Яшка не исчез. Сел на корточки.

— Вильсон! Ты целый?

Нет, не сон. Вот он, Яшка, настоящий. Трясет Стасика, жалобно просит:

— Встань. Я хочу видеть, что ты живой.

Стасик послушно встал. Затоптался на твердых досках.

— А сапоги-то… Яш, они там остались…

Яшка метнулся в будку, вынес сапоги. Стасик толкнул в них ноги. Он чувствовал себя, словно среди дня заснул долгим тяжелым сном и теперь его растолкали. Потер ладонями лицо, потряс головой… День все так же сверкал, умытый ливнем. Обещал смену погоды, тепло. Пускай ненадолго, но возвращалось лето. И Яшка вернулся… Правда, не совсем такой, как раньше. Он, кажется, стал повыше и одет был почему-то как мальчики на картинках в журнале «Нива» у Полины Платоновны.

Стасик спросил:

— А ты… вернулся, чтобы как раньше? Или только чтобы раскопать меня?

— Что с тобой тут случилось? — нервно сказал Яшка.

— Ну, что… Поймали, наколку делать хотели. Во… — Стасик поднял на животе рубашку. — Только не успели. Выскочили радугой полюбоваться, сволочи. А тут… завалило, да?

— Оползень…

— Будто могила, — вздохнул Стасик. — Никто бы никогда не откопал.

— А они-то! Они же, наверно, за лопатами побежали!

— Держи карман… Никто бы не узнал. Если бы не ты… — Стасик вдруг содрогнулся мучительной, как боль, дрожью от всего, что пережил. Теперь уже трудно было разобраться, что случилось по правде, а что страшно привиделось в этой проклятой будке… Но зато Яшка — вот он!

Стасик опять спросил:

— Ты насовсем? Или только…

— Только, — вздохнул Яшка.