Но Берду и заигрываний особых не требовалось. На одном сеансе Уолтер заставил Малкольма признаться, что прикасаться к эктоплазме Марджери – «все равно что ласкать женскую грудь». Гудини утверждал, что на сеансе в прошлом июле поймал Берда за руку, когда тот залез медиуму под юбку. Более того, Берд сказал Коуду, что его частные детективы снабдили его фотографиями, служившими доказательством распутства Марджери, в том числе ее романа с Каррингтоном. Большинство членов комиссии намекали на попытки Марджери соблазнить их: Гудини говорил, что она домогалась его как на сеансах, так и вне их; Макдугалл намекал, что в его случае одними обольстительными взглядами дело не ограничилось; и даже Принс, которого Крэндоны считали старым чудаком с пуританскими воззрениями, полагал, что Мина предлагала ему свое тело – будто она была кем-то вроде храмовой проститутки, способной удовлетворить его потребности как в сексе, так и в вопросах веры. А когда Принс не поддался на ее попытки совращения, она якобы воскликнула: «Что ж вы за чурбан такой деревянный!» И хотя никто не высказывался по этому поводу официально, Гудини считал, что в деле Марджери все сводится к обольщению. «Если читать между строк, – говорил он одному другу, – то вы увидите, что я обвиняю Марджери в сексе с исследователями и у меня есть доказательства этого». Более того, он даже анонимно опубликовал едкую разоблачительную статью, в которой утверждал, что Берд и Каррингтон помогали Марджери мошенничать на сеансах, а она за это не только кормила-поила их, но и спала с ними.

Совместное журналистское расследование Гудини и сотрудников газеты «Геральд» началось в январе, когда два репортера – Гриском и А. Дж. Гордон – обратились к нему за информацией об Эрике Дингуолле. Их смутило, что исследование Дингуолла финансирует Аугустус Геменвей – почтенный бостонский меценат, но при этом друг Крэндонов. Решив помочь бостонским журналистам, Гудини передал им копию своей переписки с Дингуоллом. Британский исследователь был «небогат», как сказал Гудини журналистам, и работа в стране джаза потакала его амбициям. «Он никогда раньше не бывал в высшем обществе, никогда не сталкивался с такой роскошью, и теперь, когда его используют, ему кажется, что у него важная роль и ему суждена мировая слава. А вы сами знаете, что мировую славу можно обрести только посмертно».

Гудини поздно ложился и рано вставал, поэтому, дав Грискому свой номер телефона, сказал звонить в любое время. И он хотел ответную услугу, поскольку у него больше не было возможности общаться с Марджери: «Кстати, мне сказали, что она полностью изменила программу сеансов. Вы не могли бы выяснить, чем она занимается сейчас?»

Гриском был единственным журналистом, которого всегда были рады видеть на Лайм-стрит, и потому он легко мог предоставить Гудини всю необходимую информацию. И Уолтер, которому якобы все было известно, почему-то никогда так и не разоблачил журналиста. Посчитав, что после первого сеанса с Марджери в этой истории без него «теперь не обойтись», Гриском передал Гудини отчет с диаграммами всех трюков, которые он увидел тем июньским вечером. «Привычный набор фокусов» включал левитацию плетеной корзины и светящихся дисков; звонок, звеневший по команде Уолтера, когда устройство стояло на столе и когда Гриском нес его по комнате; эктоплазматические руки, коснувшиеся его головы и ноги, развязавшие шнурки на его ботинках и вытащившие заколку из прически его жены; трубу для спиритических сеансов, парившую в воздухе. На этом сеансе Уолтер прошептал:

– С Гудини покончено.

– Да, его песенка спета, – эхом отозвался доктор Крэндон.

Все это время Марджери, облаченная только в накидку, постанывала, сжимая руку Грискома.

Едва ли любовники чувствуют себя ближе, обнимаясь в машине после танцев, подумалось тогда Грискому. Многие участники сеансов до него точно так же сидели рядом с Марджери, держа ее за руку и чувствуя ее прикосновения: нога к ноге, ступня к ступне, а иногда голова медиума, мечущегося в трансе, склонялась на их плечо. Обстановка сеанса скорее напоминала развратную вечеринку. И все же, когда Гриском спросил у Крэндонов, что они думают об исследователях, супружеская пара назвала их людьми скромными и чистосердечными. Марджери описала Принса как самого честного человека из всех, кого она знает:

– Да, он сухарь, но при этом я полностью доверяю ему.

При этих ее словах журналист едва смог сдержать смех, учитывая, какие высказывания о них Принс позволял себе в частных разговорах. Она и Берда назвала человеком благородным, что ставило под сомнение ее оценку Принса, подумалось Грискому. Каррингтона же она назвала «настоящим мужчиной», что прозвучало двусмысленно, учитывая, что репортер знал об их романе.

Будто чтобы подтвердить верность Грискома Марджери, Крэндоны спросили, что он думает о Гудини. К их удивлению, он признал, что ценит Гудини и как человека, и как специалиста по паранормальным явлениям. И столь же неожиданно Марджери воскликнула:

– Я люблю и уважаю Гудини за его отношение ко мне. По крайней мере, он не боится открыто высказать свою точку зрения.

Она признала, что ей нравится ее главный противник! Но еще больше удивила Грискома симпатия Крэндонов к двум журналистам, ставившим под сомнение способности Марджери. «Кстати о шутках, – поделился с Гудини Гриском. – Крэндон немало насмешил меня вчера, сказав одному моему коллеге по «Геральд» (его жена лечится у нашего славного доктора, да поможет ей Господь), что мы с Гордоном очень ему нравимся и что мы относимся к нему куда справедливее, чем все остальные газетчики вместе взятые. Уолтер явно не поставил его в известность о том, что это мы раскопали прошлое Марджери». Но Гриском не отказывал этой паре в мастерстве. «Вы должны признать, что они гениальные иллюзионисты. Вам стоило бы взять их в свое шоу».

Но, восхваляя изощренность трюков Марджери, Гриском, даже посоветовавшись с Гудини, не мог объяснить, как ей удалось провернуть все эти фокусы на прошлом сеансе. На следующий раз исследователи смазали волосы медиума люминесцентной краской, чтобы она не могла поднимать столик для сеансов головой и надевать на голову рупор, как предполагал Гудини, но Марджери это не остановило. В первую очередь Гриском заинтересовался тем, как Марджери имитирует голос Уолтера. Призрак использовал те же речевые обороты, что и медиум, и, похоже, располагал той же информацией, что и она. При этом когда голос духа доносился с противоположной стороны комнаты, журналисту послышался тихий шепот со стороны медиума (благодаря светящейся ленте на ее голове было понятно, где находится ее рот) – будто она говорила в какое-то хитроумное устройство вроде телефона, передававшее и усиливавшее голос ее брата. Одним из членов клуба «Абак» был Фредерик Адлер, разбиравшийся в механике. «Возможно, именно он изобрел это устройство», – предположил Гриском. А как же астральная рука, касавшаяся его и его жены? Репортеры сошлись на том, что это была человеческая рука или нога, но Гриском сомневался, что речь идет о Марджери. Он настаивал на том, что руки медиума слишком хорошо контролировали, чтобы она могла дотянуться до миссис Гриском, а вытащить заколку из волос – слишком сложная задача даже для опытного фокусника, если можно пользоваться только ногами.