— Виселицы не строят для молодых и невиновных, — пробурчал муж.

Их пес Дирк трусил впереди, прямо под ногами у Джоанны, так что девушка едва не спотыкалась; потом Фриц что-то сказал, и она прыснула со смеху. Лоренс хмуро наблюдал, как его дочь прильнула к своему избраннику и поцеловала его в ухо. Дирк угрожающе тявкнул. Лоренс злорадно улыбнулся: хоть пес не одобряет знаков внимания этому странно пахнущему чужаку, носившему кожаные ботинки вместо привычных кломпов[9], явно не жителю Бриланда. Отец Джоанны ехидно посмеялся в кулак, когда, впервые завидев Фрица, Дирк аж затрясся от недоверия и прорычал что-то откровенно оскорбительное.

— Только взгляни на нее, Лоренс! Прямо светится от счастья.

Вместо этого он украдкой бросил взгляд на жену. Дочерняя радость заразительна: она, как утренняя роса, освежила лицо Дины.

— Что бы им подарить?

— Что мы можем подарить? Метлу да маслобойку?

— Можно отдать им «Дину Луизу».

— Нет, у Фрица есть своя лодка. Он рассказывал, как на той неделе ходил рыбачить на Зёйдер-Зее и едва не замерз насмерть. Оно и понятно — надо быть сумасшедшим, чтобы ходить в Зёйдер-Зее после сентября. Или настоящим рыбаком.

Они как раз шли мимо соседских лодок, покачивавшихся, где канал соединялся с озером Лосдрехтсе-Плассен. Лоренс вспомнил, как за длинный острый нос Джоанна называла их в детстве «лодками с клювиками». Интересно, помнит ли она? Рассказывает ли сейчас об этом Фрицу?

За горчичной мельницей влюбленные оглянулись, показывая на дорогу вокруг озера. Что-то в их облике — видимо, ощущение того, что они готовы отплыть в неведомые края на неопробованном суденышке, — разбудило в Лоренсе нежность. Будто соперничая с молодыми, он положил руку на гибкую талию жены.

— Замерзла? — спросил он, втайне надеясь услышать «да».

— Я могла бы отдать ей матушкино кольцо, — продолжала рассуждать Дина, — только оно простенькое, и к тому же это должен быть подарок от нас обоих. Им двоим.

Все в молодой паре казалось Лоренсу подозрительно счастливым. «Скороспелые, — корил он их про себя. — Вместо того чтобы попривыкнуть друг к другу за душевными разговорами долгими зимними вечерами, ведут себя так, словно на дворе уже тюльпаны распустились».

Теперь она уйдет… Покинет Вриланд, где знает каждую улицу, каждую дощечку на каждом мосту, каждую лошадь и собаку в каждой семье. Здесь зимой он учил ее кататься на коньках по Лосдрехтсе-Плассен, а летом смотрел, как она играет под ивами на берегу канала, черпая ведерком воду и переливая ее в побитые и потресканные чашки из чайного сервиза, который когда-то принадлежал его матери. Отныне она навсегда расстанется с родным городком, с домом своих предков и отправится в Амстердам, куда отсюда на телеге полдня езды по приканальным дорогам.

Лоренса по-прежнему забавляла открытая неприязнь Дирка к новому гостю (пес сновал между ногами Фрица и Джоанны, пытаясь оттеснить этого волка в овечьей шкуре, пришельца со странными запахами, от своей хозяйки), но он больше не злорадствовал. Было что-то трогательное в том, как нежно смотрели влюбленные друг на друга, как улыбалась Джоанна, пьяная от счастья и грядущей неизвестности, и Лоренс решил прийти им на выручку. Отвлечь Дирка от служебных обязанностей можно было только подальше брошенной палкой. Лоренс окликнул Дирка и швырнул палку вдоль узкого берега, но промахнулся. Палка плюхнулась в озеро. Дирк бросился в воду, и Дина рассмеялась, рассеяв досаду Лоренса от неудачного броска.

Дина вдруг сжала его руку.

— Знаю! Подарим им картину, «Девушку за шитьем»! Она всегда ей нравилась.

— Нет!

Дирк принес палку, однако Лоренс даже не заметил.

Дина повернулась к мужу. На ее ласковом лице читалось изумление. Ветер играл выбившимися из-под шапочки волосами, как вода играет морской травой.

— Откуда такая жадность? Это же наша единственная дочка.

— Наверняка можно придумать что-то другое.

— А почему не картину?

— Потому что я подарил ее тебе.

— Это был бы отличный подарок от нашего дома их дому.

— Нет, Дина.

— Ну почему? — Она настойчиво теребила его за руку, выпрашивая согласие.

— Не хочу.

— Вот уж не знала, что ты так привязан к этой картине. В ней же нет ничего такого, пусть даже она и выполнена в духе Вермера.

— Скорее де Хоха, — ухватился за возможность Лоренс. — Со слов торговца, де Хох так же писал полы.

Дина укоризненно улыбнулась, всем видом показывая, как прозрачна эта детская уловка. «Дурак! — обругал он себя. — Она столько с тобой прожила, что читает в твоей душе, как в открытой книге. Вот сейчас еще процитирует Эразма — что-нибудь о том, как стыдно менять тему важного разговора».

Свои любимые изречения из «Пословиц» Эразма Роттердамского Дина вышивала на ткани, иногда оставляя их на латыни, если ей нравилось, как они звучат. Например, «Tempus omnia revelat»[10]. Годами вышивала она на пяльцах слова мудреца, этот символ веры в рациональное мышление, словно хотела глубже запечатлеть их в собственном сердце: «Усердием греки взяли Трою», «От дурной птицы и яйцо дурное», «Никто не причинит тебе худшего зла, чем ты сам».

— Почему бы не отдать им одну из твоих вышивок?

— Почему бы не отдать им картину? — насмешливо заметила Дина.

Он отвернулся и глянул перед собой. Вдоль озера покачивались ивы; в легкой дымке их ветви манили к себе, как призрачные руки.

— Эта картина… Я купил ее в память об одном событии в моей жизни и поэтому не могу отдать.

— А я-то думала, ты купил ее мне. На нашу годовщину, помнишь?

Она отпустила его руку, отодвинулась и опять завернулась в плащ. Дрожь пробежала по телу Лоренса.

— Так и было. Я… — Он чувствовал, как Дина охладевает к нему, но, памятуя о том, что превыше всего она ценит правду, заставил себя продолжать: — Эта картина напомнила мне о той, которую я когда-то знал.

Дина остановилась.

— Как эта девушка смотрит из окна, ждет кого-то… И ее рука. Такая хрупкая, нежная — так и просит поцелуя.

Дина развернулась.

— Пойдем домой.

Лоренс кивнул на молодую пару:

— А они?

— Они вернутся позже.

Когда супруги двинулись в обратный путь, Дирк побежал за ними, потом метнулся было назад, однако передумал и опять потрусил за хозяевами. Они его накормят. Лоренс даже разозлился на буйную радость собаки, так контрастировавшую с его собственным настроением.