Продавщицы смутились при виде недовольства на лице красавицы.

– Des fleurs, mademoiselle?[5]– спросила та, что посмелее, протягивая ей гирлянду из лилий и цветов бугенвиллеи.

– Beautiful flowers for you[6], – проворковала другая.

Карин вспомнила, что в одном из карманов ее платья еще осталась банкнота в десять тысяч лир. Она протянула деньги девушке в обмен на цветочную гирлянду.

Смазливая цветочница поглядела на банкноту так, словно та была фальшивой, а Карин пыталась ее надуть.

– Seulement dollars, mademoiselle[7], – голос обольстительной цветочницы сразу утратил всю свою музыкальность.

– Ou francs, – вмешалась вторая, – si vous n'avez pas de dollars[8].

– Ах вы попрошайки! – возмутилась Карин. Девушки растерянно переглянулись, ничего не понимая.

– Dollars ou francs[9], – повторили они снова.

– Ах, вы хотите доллары! – набросилась на них Карин, вскакивая на ноги и глядя на них сверху вниз. – Эти знатные попрошайки требуют твердой валюты! Do you understand?[10]

Как и все люди, живущие на зарплату, Карин терпеть не могла тех, кто, пробавляясь жульническими сделками, демонстрирует свое превосходство и презирает жертвы своих мелких спекуляций.

Продавщицы вновь заулыбались глупейшим образом, на их лицах, как на рекламных картинках, появилось недоуменное выражение, словно при всем своем желании они никак не могли уразуметь, чего от них хотят.

– Будь у меня доллары, меня бы здесь не было, – продолжала Карин, обращаясь уже, в сущности, к себе самой. – Будь у меня доллары, я была бы уже на отдыхе в Тироле, – уточнила она. – А вместо этого у меня всего лишь жалкие лиры. Sorry[11]. И здесь я на работе. Помимо всего прочего, в данный момент я даже не на службе. А потому – вон! Убирайтесь!

И она подкрепила свои слова недвусмысленным движением руки, прогоняя их прочь.

Бруно Брайан появился на палубе как раз вовремя, чтобы уловить смысл вполне красноречивого жеста Карин.

Он обратился к девушкам по-английски.

– Этой леди не нравятся ваши цветы, – насмешливо заметил он, – впрочем, они и в самом деле уже слегка увяли.

Цветочницы из Сен-Тропеза обменялись сокрушенными взглядами людей, случайно попавших в палату для умалишенных, и пустились в обратный путь к молу, всем своим видом и даже походкой выражая недовольство столь недостойным приемом.

– Вы этого хотели? – спросил он у Карин, ослепительно улыбаясь.

– В общем, да, хотя, – заметила она с упреком, – я вполне могла бы справиться сама, няньки мне не требуется.

– Вы хотите сказать, что я в своем нежном возрасте еще не научился не совать нос в чужие дела? – он говорил шутливо, но в голосе невольно прозвучала досада.

– Я вовсе не это имела в виду, – ответила Карин, покусывая нижнюю губу. Поднявшись на борт после похода за покупками, она надеялась увидеть Бруно и поужинать с ним. Вместо этого выяснилось, что он принимает гостей, приехавших с визитом. Ей пришлось ужинать одной в огромной и совершенно пустой кают-компании, где свободно могли бы разместиться двадцать человек. Она почувствовала себя лишней.

– Надеюсь, Гаэтано был на высоте, – сказал Бруно. При желании он умел казаться таким же легкомысленным фатом, как некоторые из его гостей.

– Гаэтано бесподобен.

Ей хотелось добавить: «А ты отвратителен». Очевидно, кроме нее и Бруно, на яхте больше не осталось гостей, она догадалась об этом по его беспечному виду. Если раньше на борту и была женщина, он, видимо, успел сплавить ее, пока Карин делала покупки. Но почему же тогда он забросил ее одну так надолго, словно башмак без пары?

– Вы хотите сказать, что я не бесподобен? – поддразнил он ее.

Из стереоустановки доносились и разливались в ночном воздухе виртуозные пассажи кого-то из великих скрипачей, вероятно, Ойстраха, исполнявшего знаменитое рондо из Концерта ре мажор Бетховена.

– Вы всегда все схватываете на лету, мистер Брайан.

Это было открытым объявлением войны.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – предложил он.

– Мне кажется, я не нуждаюсь в помощи, – ощетинилась она.

– У вас множество проблем, – стоял на своем Бруно.

Люди прогуливались по молу, разговаривали, смеялись, с любопытством разглядывали стоявшие у причала суда.

– А у кого их нет? – Ответ вышел неудачным, слишком банальным и неискренним.

– Ну, разумеется, – согласился Барон, – но я все же хотел бы что-нибудь сделать для вас. Например, помочь вам избавиться от пояса целомудрия, который вас душит, – добавил он с сияющей улыбкой, никак не пытаясь смягчить грубую непристойность намека.

– Так вот что вы хотели мне сказать? – Карин готова была его убить. Ее глаза засверкали яростью, кровь бросилась ей в лицо, заливая щеки багрянцем. Она успела сообразить, что всякое выражение возмущения сделает ее смешной. – Ваш опыт в общении с женщинами, – продолжала она, стараясь сохранить на лице улыбку, – должно быть, не так уж велик, если он подсказывает вам столь примитивные умозаключения.

Этот ответ показался ей удачным.

– Вы так глупо сжигаете лучшие годы своей жизни, – атаковал он. – Напяливаете проржавевшую кольчугу целомудренности на великолепное тело, жаждущее освобождения.

– Вы вспоминаете об этом теле, – заговорила она с исступлением, которого сама в себе не подозревала, – когда в голову приходят мысли, недостойные порядочного человека, или когда надо разобрать мелкие пометки на полях ваших дел? Можете меня расспрашивать и критиковать, если это касается моей работы, за это мне деньги платят. Но я не позволю вам рассуждать о моей частной жизни, потому что вы, уважаемый мистер Брайан, со всем вашим непомерным самомнением, можете судить о женщинах только в горизонтальном положении.

– Даже не смею выразить, как вы прекрасны в эту минуту, – сказал он совершенно серьезно. – Прямо-таки львица, обороняющая свою территорию.

– Такова ваша философия, – продолжала она, не слушая его, – видеть жизнь в горизонтальном положении. Вы циник, мистер Брайан.

Слово было сказано, дальнейшее притворство теряло всякий смысл.