Чтобы хоть как-то прокормиться, горожане были вынуждены завести сады и огороды, поскольку денег на покупку еды у них не осталось. И уже через год Чикаго превратился в один огромный огород – повсеместно возникли поля, засаженные капустой, картофелем, бобами, луком, горохом и кукурузой. В результате город получил от соседей еще одно прозвище – «город-огород». Но для большинства американцев он по-прежнему оставался «Грязной Дырой в Степи» и «Барачным городком».

Более трех лет Чикаго фактически «пролежал без движения», предпринимательство и промышленность пребывали в полусонном состоянии, напоминая грязные лужи, традиционно украшавшие городские улицы. Все это время через город продолжали двигаться тысячи иммигрантов в направлении неосвоенных северо-западных территорий, но сам Чикаго не привлекал их внимания – за период с 1837-го по 1840 год городское население выросло всего на три сотни человек. Однако уже в 1840 году появились первые признаки оживления. Цены на недвижимость понемногу пошли вверх, открылись несколько новых фабрик и магазинов, с 1840-го по 1845 год количество жителей утроилось. И начиная с середины этого десятилетия с новой силой разгорелась земельная лихорадка. Заметную роль тут сыграл издатель местного «Демократа» и член городского совета Джон Вентворт, который организовал в Чикаго встречу трех тысяч делегатов от восемнадцати американских штатов и зачитал им «Конвенцию по использованию речного и портового хозяйства», в которой убедительно и ярко обрисовал преимущества и перспективы развития региона. В том же году Сайрус Маккормик – при финансовой поддержке Вильяма Огдена – открыл в городе крупнейшую фабрику по производству усовершенствованных зерновых жаток, которые революционизировали не только американское сельское хозяйство, но и методы американского бизнеса в целом. Он стал первым промышленником, дающим гарантию на свою продукцию и продающим товар по фиксированным ценам и в рассрочку. Благодаря усилиям Огдена в 1848 году успешно закончилось строительство судоходного канала и заметно выросла прибыль от железнодорожных перевозок. Первый корабль из озера Мичиган в реку Иллинойс прошел 4 апреля того же года, а 16-го числа канал был торжественно открыт при большом стечении публики. 26 октября газета «Демократ» объявила, что накануне «по новой железнодорожной ветке между станциями Галена и Чикаго-Юнион протяженностью пять миль прошел первый локомотив с двумя вагонами». А уже 20 ноября по десятимильной ветке от города до реки Де-Плейн и назад прошел грузовой состав, доставивший в Чикаго зерно.

Через два года после этих исторических событий железнодорожные рельсы дотянулись до Элджина, что в шестидесяти километрах от Чикаго, а в 1854 году железная дорога соединила Чикаго с Галеной. Первый поезд с востока по южноиллинойсской ветке прибыл в Чикаго 20 февраля 1852 года, где жители встретили его радостными криками, звоном колоколов и выстрелами из пушки. Три месяца спустя был закончен и центральномичиганский участок, а под занавес того же 1852 года железнодорожные пути протянулись с Восточного побережья через Чикаго до города Квинси на реке Миссури. К 1853 году Чикаго стал важным железнодорожным узлом – здесь пересекались десять крупных магистралей и одиннадцать веток регионального значения, вторым по величине в Штатах центром перевозки и переработки мяса и, наконец, крупнейшим в Америке зерновым терминалом, оставив позади даже Нью-Йорк. Имея население 80 тысяч человек, сотни прекрасных многоэтажных зданий, около ста километров подземных коммуникаций, речные причалы общей длиной более шести километров, благоустроенные тротуары и мощеные, залитые светом газовых фонарей улицы, на фоне продолжающейся – не хуже, чем в 1836 году, но на куда более твердой основе – ажиотажной торговли земельными участками – Чикаго навсегда избавился от обидных прозвищ типа «Барачного городка» или «Грязной Дыры в Степи».

Как писал Ллойд Льюис, Чикаго стал настоящим Чикаго.

Чикагский преступный мир развивался по традиционному американскому сценарию и через какое-то время достиг солидной численности и мощи, уступая разве что Варварскому берегу в Сан-Франциско. Однако в самом начале чикагское «дно» набирало силу довольно медленно, и это несмотря на тот факт, что первым белым жителем, который построил здесь дом, был типичный по современным понятиям уголовный элемент – французский охотник и торговец Пьер Морган, больше известный под кличкой Моль, продававший индейцам спиртные напитки и другие запрещенные товары с благословения и под покровительством своего приятеля и шефа графа Фронтенака, губернатора Новой Франции. Этот представитель первых бутлегеров, процветавший еще в начале 1670-х годов, куда-то исчез за сто лет до появления на сцене Батиста де Сабля, не оставив о себе никаких подробностей. Фигура оборотистого де Сабля представляет уже больший интерес, прежде всего как живого прототипа будущих пивных баронов и алкогольных принцев, которые превратили Чикаго в настоящий бандитский рай.

Как пишет в своих воспоминаниях 1823 года известный геолог Китинг, по стопам де Сабля в конце XVIII – начале XIX века пошла «целая шайка гнусных личностей, которые были намного хуже индейцев, от которых они вели свою родословную». Тем не менее, они уважали закон – даже возможно, что в то время это был приграничный город с самым низким в Америке уровнем преступности и численностью нежелательных для общества элементов. Никаких официальных следов преступной деятельности в Чикаго не зафиксировано вплоть до 1833 года, когда раздались первые раскаты будущего земельного бума и началась интенсивная подготовка к заключению договора с индейцами. Английский путешественник Лэтроб, как раз в это время посетивший Чикаго, писал, что город представлял собой «средоточие грязи, мусора и полнейшей неразберихи... продолжавшейся с утра до вечера и с вечера до утра... с участием толп иммигрантов и спекулянтов землей, которых было, как речного песка... торговцев лошадьми и конокрадов – жуликов всех мастей, белых, черных, коричневых и краснокожих – полукровок, квартеронов и вообще неизвестной породы, продающих свиней, домашнюю птицу и картофель... разношерстных шулеров: уличных разносчиков, продавцов грога, индейских агентов и индейских торговцев всех типов... почти все вокруг либо заключали пари, либо целыми днями резались в азартные игры».

В этой пестрой толпе и был первый чикагский арестованный правонарушитель по имени Харпер, задержанный полицией и помещенный в первую чикагскую тюрьму, выстроенную из плотно пригнанных бревен сразу после того, как поселок получил городской статус. Со слов чикагского историка, этот бедняга Харпер, безработный из Мэриленда, когда-то был уважаемым гражданином и даже с образованием, но, спившись, опустился на дно. Во всяком случае, Харпера арестовали и судили за бродяжничество в начале осени 1833 года и по законам штата Иллинойс приговорили к продаже с аукциона, где в качестве аукциониста выступал констебль Рид. Местная общественность резко возражала против продажи белого человека. Несмотря на большое стечение публики, единственным, кто предложил за осужденного какую-то цену, оказался некий Джордж Уайт, чиновник, проводивший торги. В результате Харпер ушел с молотка всего за четверть доллара. Из зала его вывели закованным в цепи. Как дальше сложилась судьба бродяги, осталось неясным. Джон Дж. Флинн, специалист по истории чикагской полиции, утверждает, что бродягу вечером того же дня отправили на лесозаготовки и «больше его никто не видел». Но интересно отметить, что в первом справочнике города Чикаго, изданном в 1839 году, упоминается некий Ричард Харпер по прозвищу Старый Бродяга.