Пьянелли согласился:

– Ты прав, я уже проверил. А у тебя чертовски хорошая память для человека, который давно все забыл.

Он снова уставился на меня, сверкая глазами, как будто поймал меня в ловушку, но я выдержал его взгляд и даже перешел в наступление.

– А на том шкафчике было написано чье-то имя?

Он покачал головой.

– Прошло уже столько лет – немудрено, что все стерлось.

– И даже в архивах не сохранилось никаких записей, за кем были закреплены шкафчики для одежды в раздевалках?

– В то время такими вопросами никто не заморачивался, – усмехнулся Пьянелли. – В начале учебного года ученики занимали любые шкафчики: кто успел, тот первый и занял.

– А в этом конкретном случае какой был шкафчик?

– Тебе-то это зачем знать?

– Простое любопытство. Страсть всякого журналиста, сам знаешь.

– Вместе со статьей я напечатал и фотографию. У меня нет ее при себе, но это был шкафчик А-1. Первое отделение вверху слева. Тебе это что-нибудь говорит?

– Ровным счетом ничего. So long[38], Стефан!

Я повернулся к нему спиной и поспешил покинуть площадь до того, как закончится речь.

Между тем директриса под конец своей речи заговорила о предстоящем сломе старого спортивного корпуса и закладке первого камня «самого дерзновенного строительного проекта из всех, что осуществлялись в нашем учебном заведении». Она благодарила щедрых спонсоров, усилиями которых наконец-то будет претворен в жизнь этот проект тридцатилетней давности, ставший уже притчей во языцех и включающий в себя, в частности, «строительство корпуса, где разместятся подготовительные классы, закладку большого ландшафтного парка и возведение нового спортивного комплекса с бассейном олимпийского класса».

Если еще недавно я точно не знал, что меня ждет, то теперь все мои сомнения рассеялись. Я обманул Пьянелли. Мне было хорошо известно, кому когда-то принадлежал шкафчик, в котором обнаружили деньги.

Это был мой шкафчик.

1

Спортивный корпус представлял собой железобетонный шестигранник, построенный на площадке у кромки сосняка. Туда вел наклонный въезд, как бы зажатый между высокими известняковыми, белыми как мел скалами, отражавшими ослепительный солнечный свет. Поднявшись на автостоянку, я увидел грейдер и бульдозер, которые стояли возле какой-то модульной конструкции. Это был склад, и в нем помещалась целая батарея всяких инструментов: отбойные молотки, бетоноломы, ножницы для резки металла, грейферы и ковши. Директриса говорила правду: старый спортивный корпус доживал свои последние часы. Начало строительных работ было не за горами, как и начало нашего падения.

В поисках Максима я обошел спортивный корпус кругом. Не имея с ним никакой связи, я тем не менее следил издалека за перипетиями в его жизни с подлинным увлечением и определенной гордостью. Дело Винки Рокуэлл повлияло на его судьбу иначе, чем на мою. Если тогдашние события меня морально сломили и обескуражили, то Максима они раскрепостили – избавили от душевных оков, предоставив ему свободу написать собственную историю.

После того, что мы сделали, я уже никогда не был прежним. Я жил в страхе и душевном смятении, отчего позорно провалился на экзамене по высшей математике. Летом 1993 года я уехал с Лазурного Берега в Париж и, к величайшему сожалению моих родителей, перевелся во второразрядную коммерческую школу. В столице я томился четыре года. Прогуливал каждую вторую лекцию, а вечера коротал в кафе, библиотеках и кино по соседству с кварталом Сен-Жермен-де-Пре.

На четвертом году обучения школа отправляла учащихся на полугодовую стажировку за границу. Большинство моих однокашников устроились в крупные компании, а мне пришлось довольствоваться более скромным местом: я поступил помощником к Эвелин Уоррен, интеллигентной феминистке из Нью-Йорка. Уоррен, хоть ей и было восемьдесят лет, продолжала читать лекции в университетах разных городов Соединенных Штатов. Это была яркая личность и вместе с тем властная и капризная женщина, которую раздражало все на свете. Но меня она, бог весть почему, обожала. Быть может, потому, что я не обращал внимания на ее заскоки и не поддавался ее внезапным переменам настроения. Вовсе не претендуя на роль моей приемной бабушки, она просила меня вернуться к ней на службу после того, как я окончу учебу, и помогла мне получить грин-карту. Таким образом, я проработал помощником Эвелин Уоррен до самой ее смерти и все это время проживал в одной из комнат ее огромной квартиры в Верхнем Ист-Сайде[40].

В свободное время – благо его у меня было вдоволь – я предавался занятию, которое меня только и успокаивало: сочинял истории. Не в силах благополучно устроить свою жизнь, я придумывал ничем не омраченные миры, где не было места терзавшим меня тревогам. Волшебные палочки существуют. Лично для меня она обрела форму шариковой ручки «бик-кристалл». За франк с полтиной вы получали доступ к инструменту, способному преображать действительность, совершенствовать ее и даже перечеркивать.

В 2000 году я опубликовал первый свой роман, который благодаря толковой раскрутке вошел в число самых продаваемых. С той поры я написал десяток книг. Писательство и реклама отнимали все мое время. Я достиг настоящего успеха, однако моя родня полагала, что писательское ремесло никак нельзя отнести к числу серьезных профессий. «А ведь когда-то я думал, что ты станешь инженером», – с присущей ему деликатностью сказал мне как-то отец. Мало-помалу мои наезды во Францию становились все реже и теперь ограничивались одной неделей, которую я отводил себе на рекламу своих книг и раздачу автографов. Со старшей сестрой и братом я почти не виделся. Мари окончила Горную школу и работала на высокой должности в Национальном управлении статистики внешней торговли. Чем она занималась, я точно не знал, хотя предполагал, что ее работу никак нельзя было назвать самой увлекательной. Что до Жерома, его можно было по праву назвать гордостью семьи: он был детским хирургом и после землетрясения 2010 года работал на Гаити – координировал деятельность «Врачей без границ».

2

А еще был Максим.

Бывший мой лучший друг, которого мне так никто и не смог заменить. Мой сердечный друг. Я знал его целую вечность: родня его отца и родственники моей матери были из одной итальянской деревни Монтальдичо, в Пьемонте. До того как мои родители получили служебное жилье в Сент-Экзе, мы с ним жили по соседству в Антибе, на дороге Сюкетт. Из окон наших домов, стоявших бок о бок, открывался широкий вид на часть акватории Средиземного моря. На лужайках перед нашими домами, разделенных лишь низенькой стенкой сухой кладки, мы с Максимом гоняли в футбол, а наши родители устраивали барбекю.