Перед путником открывался храм Фудзии, одиннадцатая из восьмидесяти восьми святынь Сикоку. В утреннем мареве по двору плыл прозрачный перезвон — это пели в такт шагам крохотные колокольчики, закрепленные на поясах у паломников. Несмотря на раннее утро, их собралось немало — одни мирно переговаривались, другие фотографировались на фоне храма, третьи просто присели отдохнуть в тени вековых деревьев. Ни на кого не глядя, мужчина шел к храму.

Застиранное белое одеяние, матерчатые носки и обмотки на ногах, плетеная шляпа из осоки — на первый взгляд все как обычно, и все же его наряд немного отличался от привычной одежды паломников — ни обязательных четок, ни посоха с надписью на санскрите: «Земля, вода, огонь, ветер, воздух». Но самым удивительным было то, что перед главным зданием храма мужчина даже не остановился, чтобы прочесть сутры. Уверенно обойдя двор, он нашел укромное местечко в самом углу и погрузился в медитацию. Через некоторое время он открыл глаза, вновь направился к тропе и растаял в лесной чаще.

Целью его путешествия вовсе не было здание храма. Его «служба» заключалась в том, чтобы обойти все святыни, не пропустив ни одной. Не останавливаясь ни на минуту, путник шагал по узкой лесной тропинке, со всех сторон окруженной мрачными дремучими зарослями. От земли, проникая в каждую клеточку и заполняя собой все его тело, поднимался запах тления.

Хинако показалось, что на мгновение она снова очутилась в детстве. Белое здание винодельни, двор, где они так любили играть в детстве. Щекочущий ноздри сладковатый запах саке, который насквозь пропитал этот дом, прочно ассоциировался с Саёри. Стоя по щиколотку в утренней росе, Хинако робко застыла перед домом.

Едва проснувшись, девушка вновь принялась размышлять о смерти Саёри, и, когда после завтрака она отправилась на прогулку, ноги сами привели ее к знакомому с детства дому. Все здесь изменилось до неузнаваемости. Деревянная дверь в небольшую лавку, где когда-то продавалось домашнее саке, была наглухо заколочена, — похоже, ею не пользовались лет десять.

Хинако миновала старинные ворота и оказалась перед массивной дверью в винный погреб — здесь тоже висел замок. Повсюду стояла необыкновенная тишина. Вокруг ни души.

Не успела Хинако подумать, что в доме, вероятно, больше не живут, как взгляд ее упал на веревку со свежевыстиранным бельем. Только теперь она заметила во дворе женщину, которая развешивала во дворе белую одежду и обмотки. Похоже, ее ничуть не смущало пасмурное небо, готовое в любую минуту разразиться дождем.

— Простите…

Женщина обернулась на ее голос, и Хинако едва не вскрикнула от изумления. Перед ней стояла вчерашняя паломница, та самая, которую она видела из окна такси по дороге в Якумуру. Она с трудом узнала в этой пожилой женщине некогда блистательную Тэруко, мать Саёри.

В детстве Тэруко казалась маленькой Хинако пришелицей из другого мира, ничего общего не имеющей с большинством местных женщин. И хотя она была неизменно ласкова с подругой дочери и угощала всякими вкусностями, жесты ее и слова казались невыразимо далекими, как если бы она была актрисой или диктором телевидения. Хинако не взялась бы описать свои ощущения, но от изящных манер Тэруко отчетливо веяло холодом.

Теперь перед ней стояла усталая пожилая женщина, почти старуха — впалые щеки, смуглая обветренная кожа. Нет, это лицо никак не могло принадлежать Тэруко Хиуре.

И все же это была она. Ее изящная утонченность безвозвратно растворилась в грубоватом, по-деревенски коренастом теле. Хинако понимала: в том, что мать Саёри состарилась раньше срока, виновато не только время. Во всем ее облике ощущалась тяжесть пережитого горя.

По настороженному взгляду Тэруко девушка поняла, что та не узнала ее.

— Я Хинако Мёдзин, подруга Саёри.

— Хинако? Та самая Хинако?! — Хинако моментально узнала эту манеру растягивать окончания слов. Женщина отложила мокрое белье и подошла к Хинако. — Молодец, что зашла. Я как услышала, что ты приехала, — вот, думаю, Саёри обрадуется.

На какую-то долю секунды Хинако охватило радостное чувство: Саёри жива! Однако ее взгляд тут же упал на видневшийся в открытое окно семейный алтарь с фотографией в траурной рамке. Со снимка, одетая в школьную форменную матроску, глядела Саёри.

На алтаре, как и положено в Бон, лежали цветы и фрукты. Обернувшись к алтарю и сложив руки в молитве, Хинако прикрыла глаза. Даже сейчас она все еще не могла поверить в смерть любимой подруги. Казалось, она участвует в каком-то фарсе или присутствует на репетиции школьного драмкружка.

Закончив молитву, Хинако обернулась к Тэруко и вздрогнула. Взор женщины был обращен куда-то в пространство, зрачки расширились, а лицо приобрело отрешенно-диковатое выражение. Хинако стало не по себе. Этот взгляд напомнил ей давно забытую сцену из детства.

В тот день Хинако пришла позвать Саёри на прогулку. В Якумуре наступила весна. Повсюду цвели лотосы, и деревня плавала в нежной лиловой дымке. Очутившись в саду, Хинако несколько раз окликнула Саёри, но никто не вышел. Немного послонявшись по саду, она наткнулась на парня с винодельни, мывшего во дворе бадью.

— Дома твоя подруга, только тебе сейчас туда лучше не ходить, — сказал ей парень.

Хинако ничего не поняла, однако послушно присела на скамью и приготовилась терпеливо ждать Саёри. Та все не появлялась. Наконец, потеряв терпение, девочка решилась обойти дом с другой стороны и заглянуть в окна.

Еще шагая к дому по дорожке между бамбуковыми зарослями и забором, Хинако услышала странное глухое бормотание. Подойдя ближе, она поняла, что голос доносится из маленькой комнатки в задней части дома. Хинако осторожно заглянула в окно. В узкую щелку между шторами она увидела женскую фигуру в белом балахоне. Хинако не сразу узнала в ней Тэруко. Та как-то странно кружилась по комнате, бубня нечто вроде заклинания. В центре сидела Саёри, тоже в белом балахоне, голова ее свесилась на грудь. Из угла, затаив дыхание, на них таращились две знакомые деревенские бабы.

Хинако скорее почувствовала, чем поняла, что в комнате вершится какой-то странный ритуал.

Внезапно Саёри затряслась, словно тряпичная кукла, и из ее уст стали вырываться отрывистые нечленораздельные звуки. Тэруко все быстрее кружилась, бормоча непонятные слова. Глаза ее гневно сверкали, изо рта брызгала слюна. Вдруг Саёри произнесла какое-то слово. Самое удивительное было в том, что она говорила мужским голосом, лишь отдаленно напоминавшим ее собственный. Охваченная безотчетным ужасом, Хинако не разбирая дороги бросилась прочь.

Она так и не рассказывала Саёри о том, что увидела в ее доме. Казалось, стоит только упомянуть об этом, и Саёри превратится в оборотня с мужским басом.

Лишь спустя время, уже после переезда, Хинако узнала от матери, что Хиура — древний шаманский род. А когда мать добавила, что во время сеанса чревовещания шаманки обычно вселяют дух умершего в тело своей дочери, Хинако лишь понимающе кивнула. Загадка семьи Хиура казалась непостижимой для ее детского разума. Образ Тэруко, в белом одеянии кружащей вокруг Саёри, навсегда отпечатался в памяти. И вот сейчас у Тэруко был такой же взгляд, как во время ритуала, оставившего столь глубокий след в душе Хинако.