— Мы тут и посуду кое-какую вам оставили. Не бог весть что, конечно, но авось сгодится. Вы пока пользуйтесь, не стесняйтесь. А как уедете, мы заберем. — Хинако пыталась благодарить, но Кацуми уже не слушала ее, открывая холодильник. — Вот я растяпа! Надо было вам чего-нибудь холодненького приготовить попить с дороги. Что тут у нас? Ячменный чай. Вот и отлично. Вы присядьте пока, я мигом заварю.

Кацуми привычным движением потянулась за посудой, и Хинако вдруг почувствовала укол ревности, оттого что посторонний человек хозяйничает в ее доме. У нее словно незаметно, по миллиметру отбирали что-то очень родное и любимое.

Это ее дом! Вот чайная и столовая, где они носились с братом. Стеклянную кухонную дверь вечно распахивало сквозняком. Вот здесь, у жаровни, бабушка часто месила тесто из гречневой муки. А еще дед, старший офицер, любил выкурить сигару на веранде.

Хинако вышла на веранду и обвела взглядом сад. Прямо перед ней в густом бархате листьев стояло знакомое с детства деревце хурмы. Рядом росла нандина,[9]некогда хилая и хрупкая, а теперь уже ростом с Хинако. За пышными кронами было не разглядеть Якумуры. А ведь когда-то открывавшийся из сада вид был главным предметом гордости отца — сюда, на эту веранду, он непременно тащил каждого гостя, желая произвести впечатление.

Кацуми принесла ячменный чай со льдом, и они втроем устроились на веранде. Расспросов избежать не удалось, и Хинако нехотя рассказала, как уехала отсюда двадцать лет назад, еще до окончания начальной школы.

Кэн задумчиво протянул:

— А вы с Фумия Акисавой, случайно, не вместе учились?

— Вместе. В одном классе. А вы знакомы с Фумия?!

— Еще как. Мы с ним вместе в деревенской управе работаем.

— В управе?.. — изумилась Хинако.

Фумия Акисава никогда не был явным лидером, и все же в их классе он являлся, пожалуй, наиболее заметной фигурой. Тихий серьезный парнишка с правильными чертами лица, Фумия казался старше своих лет и неуловимо отличался от остальных ребят. Хинако не взялась бы описать это словами, но во всем его облике сквозили некая изысканность и утонченность.

Он был дальним родственником Саёри, и с самого раннего детства они часто играли втроем. А еще он был вторым человеком после Саёри, о ком Хинако вспоминала после переезда. В памяти почему-то навсегда остался профиль Фумия, во время урока задумчиво глядящего в окно на безмолвные горы.

— Он женат? — помимо воли соскочил с языка вопрос.

Кацуми с жаром пустилась в объяснения:

— Разведен. В Токио дело было. Детишек они с его бывшей не нажили. Вот и вернулся обратно несолоно хлебавши. Теперь живет с родителями.

— Хватит. Разболталась больно! — Остановив монолог жены, Кэн решительно поднялся. — Мы пойдем, пожалуй. — Он направился к выходу, буквально волоча под руку супругу, которая явно была не прочь еще поболтать с Хинако.

Договорившись непременно созвониться, они тепло распрощались. Провожая взглядом машину, Хинако пыталась переварить неожиданную новость о разводе Фумия. Так же, как ей до сих пор не удавалось внутренне принять смерть Саёри, она не могла осознать и того, что Фумия, этот мальчишка Фумия, вырос, встретил женщину, влюбился и даже успел развестись. Ладно, когда это происходит с Кимихико или кем-то еще из одноклассников. Но Саёри и Фумия… Эти двое были особенными.

Вот в чем дело! Как же она раньше не понимала? Девчонкой она была безнадежно влюблена в Фумия. Просто любовь ее была такой робкой, что она и сама не признавалась себе в ней. А ведь это, наверное, и была пресловутая первая любовь.

С вершины холма вся Якумура была как на ладони. На дне долины поблескивала лента Сакагавы. Вон те несколько домишек у реки — центральная улица. Туда она каждый день бегала в школу, волоча за спиной тяжелый ранец.

Казалось, детские воспоминания нетерпеливо подталкивают ее, тащат за собой, манят идти следом. Хинако и не заметила, как вышла за ворота и побрела вниз по склону. Вон там, где уходит в поля дорога, стоит дом их соседей Оно. За ним река. Сейчас она перейдет через мостик, минует поросший мхом каменный курган и свернет налево, вдоль берега.

На деревню постепенно опускались сумерки. Жара спала, и по зеленым рисовым колосьям побежал долгожданный прохладный ветерок.

Память услужливо подсовывала картинки из прошлого. Вот здесь когда-то было поле, а теперь стоит добротный новый дом. По обоим берегам реки выросли серые бетонные ограждения. Через поле пролегла новая дорога. Хинако на мгновение показалось, что она рассматривает странную двухслойную картину: только что перед ней были привычные черты, а через мгновение сквозь них начинает проступать совершенно незнакомый образ.

Мимо с гиканьем промчалась стайка мальчишек на велосипедах. Их белые футболки еще долго мелькали в полях, словно спины молодых оленей. Контуры гор таяли в вечерней дымке. Хинако полной грудью вдохнула ароматный летний воздух. Каждую клеточку постепенно наполняло долгожданное чувство покоя. Токийская жизнь понемногу отпускала ее и уже казалась чем-то невозможно далеким.

У обочины трепетали на ветру мелкие полевые цветы. По этой дороге они с Саёри каждый день ходили в школу и обратно. После школы частенько убегали в горы. Дом Саёри стоял у верховьев Сакагавы. Сначала они заходили к Хинако, чтобы бросить ее ранец, а затем вместе шли к Саёри, мечтая поскорее избавиться от лишней поклажи и отправиться по привычному маршруту — в Ущелье Богов.

Хинако поглядела в сторону верховьев реки. В лучах заходящего солнца долина казалась кроваво-красной. Где-то там, в глубине, затерялось их ущелье.

Сейчас уж и не вспомнить, как они впервые туда забрели, но это точно была идея Саёри. Хинако вспомнила, как стояла, не в силах шелохнуться, впервые оказавшись в этом удивительном месте. Ущелье, поросшее диковинными цветами, было потрясающе красивым. Поздней весной там зацветали сиреневые с белыми прожилками ариземы[10]— за змеиный рисунок старики называли их гадючьими цветами. Летом горели на солнце тигровые, а в просторечье — «чертовы» лилии. Осенью нежно розовел лакричник.[11]Хинако с Саёри могли часами гулять по ущелью, собирая цветы и путешествуя по только им известным лабиринтам и тропам. Никто не заходил сюда, никто не нарушал гармонию их собственного маленького мира.

Хинако перевела взгляд на массивный дом у верховьев реки, где когда-то жила Саёри. Ее родителям принадлежала единственная в Якумуре винодельня. У Хинако вновь тоскливо сжалось сердце. Неужели Саёри больше нет? Сознание упорно отказывалось верить в ее смерть.