— Кто теперь будет моей кормилицей, Милда? — обречённо спрашиваю я, покорно перебирая ногами.

Мне горько от расставания со строгой и мудрой женщиной, что с рождения наставляла меня, но я знаю, что не смогу этому противостоять. Мне остаётся только принять своё новое окружение, которое давно уже не запоминается мною. И эти голоса, которые слышу только я. От них болит голова и мутится сознание. Они снова и снова зовут меня в чужие истории.

— Вы уже давно не дитя, — скрипит зубами Милда Торн. — Вам самим впору нянчить. Дормунда, к примеру. Ох, нелегко ему теперь придётся… Квертинду нужна королева, а мальчику нужна мать. Он строптив, избалован и самовлюблён. Но хуже всего то, что он несчастен и оттого податлив своим страстям. Подумайте о сыне, Везулия Иверийская. Вспомните своё истинное предназначение — править королевством! Служить Квертинду, беречь его своей магией! А то «Флажки снять»… ох. Сдались вам эти тряпки!

— Ты права, Милда, — привычно соглашаюсь я, больше для вида.

И ещё — чтобы прекратить этот разговор. Чтобы хотя бы Милда замолчала.

Створка двери скрипит, и кормилица вталкивает меня в мои покои, слишком душные и роскошные.

— Вышивайте пока, — женщина кивает на пяльцы у окна.

Потом раздумывает, берёт ключ со стола, выходит и замыкает меня в моей золочёной бархатной тюрьме. Слёзы катятся по моим щекам беззвучно, глухо, будто капли и не принадлежали никогда моим глазам. За спиной вмиг заговорили траурные флажки голосом моего отца — величайшего Галиофа Завоевателя.

— Папа, — отозвалась я, подбежала к балкону, потянулась к скорбному ряду. — Папа, ты любишь меня? Должен же быть кто-то, кто любит меня.

И рассмеялась довольным солёным от слёз смехом. Комната знакомо заголосила — пожалуй, только я одна и могла понять эти голоса, звучащие из каждого предмета. Я — Ванда Ностра, что была сейчас в теле Везулии и не могла ощутить ни сожаления, ни сочувствия. Только безумное, сводящее скулы ликование от непонятного ответа.

— Я иду к тебе, папа, — ноги сами собой забегали по комнате, остановились у вышивки. — Только сейчас… Сейчас. Нужно ещё кое-что сделать для Дормунда. Я ведь мать. Да, я его мать!

Ровные гладки стежки ложатся на удивление споро, повинуясь широким белоснежным пальцам. Я раскачиваюсь и пою мелодию, которую Квертинду только предстоит услышать. Мелодию из своих видений, что засела у меня в голове. «Как сладок сна конец» — снова и снова завожу я надоедливые строки, собирающиеся в мантру, заклинание, беспрерывный вой. И игла выводит ту самую вышивку — картину танцующей пары.

— Его высочество Дормунд Иверийский, наследник престола Квертинда и его владений, истинный Иверийский хранитель магии, — раздаётся за спиной голос фрейлины.

А я и не заметила, как она вошла. Кажется, пока вышивала, я не замечала совсем ничего. И это было великолепно. Щёки уже совсем высохли и нежную кожу стянуло от соли.

— Так скоро? — поднимаю голову и встревоженно окидываю взглядом свою работу. — Уже и пора?

— Ваш сын желает посетить Вас, — медленно уточняет фрейлина.

— Конечно, — я обрезаю нить вышивки тонким лезвием. — Я готова. Жаль, не успела до конца… Но этого достаточно.

В ответ девушка лишь неуверенно кивает и открывает дверь, впуская юного наследника в сопровождении свиты из трёх человек. Мой сын — чернильноокий Дормунд, весь в ангельских кудрях, с ещё круглым безбородым лицом, — важно проходит вдоль покоев и останавливается у прикроватного столика.

— Благословите меня, матушка, — мальчик не склоняет головы, смотрит серьёзно, исподлобья, но взгляд всё равно детский.

Трое сопровождающих мнутся у порога, не решаясь пройти в покои. Но мне до них никакого дела.

— Смотри, Дормунд, — я подбегаю к сыну, показываю вышивку, вкладываю в его руки. — Это твой брат, видишь?

Будущий король открывает рот от удивления и отступает на шаг, становится совсем ребёнком. Пару секунд он верит, рассматривая гладь ткани, но потом его взгляд наполняется понимающим снисхождением. Увы.

— У меня не может быть братьев, матушка, — горько вздыхает Дормунд, как будто это он говорит с ребёнком. — Истинные Иверийцы не могут иметь больше одного наследника. Это особенность магии, что мы несём в себе. Вы несёте, матушка. Вы и я.

— Слушайся его, Дормунд, — наставляю я строго. — Своего единственного брата. Обязательно слушайся! Он поможет тебе. Он будет великим человеком. И очень могущественным.

— Вы не можете больше иметь детей, — шёпотом сообщает Дормунд мне великую тайну, которая и без него мне давно известна.

Он смотрит мне в глаза, словно надеясь мысленно внушить мне свою правоту. Но потом не выдерживает, отворачивается к наставникам.

— Посмотри, — пытаюсь я привлечь внимание и подношу пяльцы к его лицу. — Ему ведомо милосердие, честь и душа. Ты должен сберечь их, и из тьмы за ним никогда не придут. Всё может быть по-другому. Всё должно быть по-другому, Дормунд!

— Хватит! — мальчик с криком кидает вышивку на пол. — Матушка, вы безумны! Вы просто сбрендили, свихнулись! У меня не может быть никаких братьев!

В его крике ещё слышны визгливые нотки, хоть голос уже и ломается. Сзади на Дормунда одновременно шикают камердинер и ментор, указывая на неподобающее поведение. Юноша немедленно выправляется, принимая горделивую позу. Улыбается достойно — не слишком широко, но понятливо и благосклонно.

— Прошу простить, Ваше Высочество, — ровно извиняется сын. — Вы нездоровы. Вам лучше прилечь. Я зайду в другой раз.

— Нет! — я кидаюсь к его ногам, подбираю своё рукоделие. — Поверь мне, Дормунд. Я видела его, твоего брата. Видела, как тебя сейчас. С этой девушкой… Не знаю, кто она. Но точно знаю, кто он. Твой брат может стать величайшим правителем или мудрым советником. Только позволь ему, слышишь? Не толкай его во тьму. Слышишь, Дормунд?

— Тибр Иверийский назначил меня королём, — обиженно отмахивается белокурый принц. — Ты сама слышала — только истинный Ивериец может взойти на престол Квертинда! Если ты вообще способна что-то слышать, кроме своих иллюзий.

Мне горько и больно от его слов. Но я не знаю, как ещё убедить Дормунда. Как завоевать расположение собственного сына? Я не способна на это. Я ничтожная принцесса. И стану ещё более ничтожной королевой-матерью. Мне хочется сказать ещё что-то, убедить, но голоса звенят невыносимо громко… Заполняют мою голову гулом. И я вою — балладу про конец сна, тот самый мотив, просто чтобы скрыть отчаяние за песней. Укачиваю саму себя.

— Я позову Милду Торн, — Дормунд сморщил нос и скривил губы в отвращении. — Она зайдёт к вам после аудиенции у короля.