Сидел с Михой на соседних нарах один известный репрессированный троцкист, который рассказал по секрету следующее.

Будто бы не повесили Марию Никифорову. Поступила она, как Лев Задов, на службу в ЧК, где работала агентом по ликвидации за границей наиболее опасных врагов советской власти. Но свидетельств этому мало, посему врать не буду.

Часто вспоминал Михей в ночных тюремных кошмарах любовь свою первую, а проснувшись, грустно напевал, не веря, что нет его зазнобушки:

– Где же ты Маруся?

С кем теперь гуляешь?

Одного целуешь,

А меня кусаешь.

А за решеткой отзывались соловьиной трелью прощальные слова Марусины:

– Миха, Миха, где твоя улыбка,

Полная задора и огня?

Самая нелепая ошибка, Миха,

То, что ты уходишь от меня.

Затем откинулся с чистой совестью, воевал в штрафбате против немецко-фашистских оккупантов, был ранен, награжден и геройски погиб, освобождая Прагу весной 45-го.

Как толкует вера православная – лучше искупить грехи на этом свете, чем нести их на тот.

* * *

Я никогда не был сторонником анархических преобразований, но глядя на нынешнюю армию обнаглевших чиновников, так хочется вернуть милую нашу Марусеньку с Махно, уж они-то конкретно знали, что делать с паразитирующими элементами. И не скрыться тогда с наворованным ни за сейфами банковскими, ни за границей прозрачною.

Покайтесь публично по телевизору. Поделитесь с людьми по-хорошему. Ведь по кругу идет мать-История.

Воры и коммерсанты

Мемуар де ля ви

А сейчас я расскажу вам небольшой эпизод из начала 90-х.

– Стой, Толик, тварь поганая. Ты когда деньги за литру отдашь, падаль конченая? – нарушил утреннюю тишину городского двора истошный вопль Степановны. Щуплый мужичонка с сизым носом и связкой удочек присел от неожиданности.

– Засекла з-зараза, – покосясь на высунувшуюся из окна третьего этажа здоровенную тетку, прошептал он, нехотя обернулся и виновато улыбаясь, ответил: – Элеонора Степановна, с вашим талантом можно на митингах деньги зарабатывать, а вы на нас энергию тратите.

Тетка, было, задумалась, но вдруг, резко повернувшись, с развороту закатала кулаком в лоб зашедшему на кухню мужу:

– Куда, сволочь, сахар берешь, свинья диабетная!

Тот, заморгав глазами, открыл, было, рот, но Степановна, спохватившись, вновь выкинулась из окна… Толика на горизонте не было.

– Ушел гад, – смачно плюнув на лысину вышедшему из подъезда дворнику, обреченно опустилась на стул рядом с мужем. Притихла.

Жизнь не радовала. Небольшая квартира, полученная через тридцать лет работы станочницей, мизерная пенсия. Сын в тюрьме на восемь пасок. Невестка – стерва, внук – двоечник. Подрабатывали, продавая с невесткой разведенный спирт дворовым алкашам, благо их сторонились и участковый, и соседи, опасаясь взбалмошного характера Степановны и ее абсолютной несдержанности на язык. Один раз, правда, схлопотала синяк, обозвав отмороженного уголовника Черепа «гомиком гнойным».

Вошла на кухню невестка. Бабы стали собирать передачу в тюрьму. За окном зашаркал метлой дворник, завизжал первый троллейбус, увозя на рынок заспанных торговцев с огромными баулами. Забегали по двору собаки, таща на поводках надменных хозяев. Обычное утро в простом российском городе.

Проснулся и Санька. Крики Степановны, пронесшиеся через весь многоэтажный двор, и влетевшие в Санькину форточку, он принял за команды мордастого режимника, будившего юных зеков на зарядку. Из спецшколы, где Санька отбарабанил два из своих тринадцати лет, его вчера привез отец, купив на вокзале сникерс и самогона. Матери у него не было. Были две старшие сестры и тетя Света Заноза – сожительница отца. И зачем она хранила дома эти пустые кошельки, которые Санька с пацанами на рынке воровал? Они и стали причиной его отсидки. Жили плохо. Отец, Юра Дударь, несмотря на солидное криминальное прошлое, не мог вписаться в новую жизнь и промышлял случайными заработками.

Под окном интеллигентно скрипнули тормоза.

– У-у-у, волки жирятинские, приглушенно донеслось из кухни, – поотъели репы – в джип не влезают.

– Тише, Пупок, вмешалась тетя Света, – пусть Санька поспит, намаялся в спецшколе. А в джип садится Володька Еврей – коммерсант с шестого этажа. За ним два мордоворота по утрам заезжают. Магазин ночной у них с Компотом за линией. «Волчий глаз» называется. И две бензоколонки на выезде. Ему на дверь каждую ночь кто-то объявление клеит:

«Лицам еврейской национальности, желающим навсегда покинуть СССР.

Место сбора: Чернобыльская АЭС, четвертый блок.

Администрация»

– Да я, Свет, ничего. Как в тюрьме легкое вырезали, задыхаюсь периодически. Оставь, Дударь, покурить. Да не грей стакан, не задерживай очередь.

Зашел Боцман, накатил полстакана и сразу к делу:

– Вчера у Михалыча был в конторе, у него строительный кооператив в центре. Дела заворачивает – мама не горюй. На работу приглашал, сказал, что сейчас всех придурков берет. У него там полгорода собирается. Пошли, сами увидите.

– Не обманет?

– Исключено. Он честен патологически.

– И крыша у него есть?

– Он сам кому хочешь крыша.

– Это ж надо, офигеть! Семь судимостей иметь, и ни разу не сидеть!

Троллейбусы не ходили – у машиностроительного завода дорогу перекрыла шумная толпа бастующих заводчан. На импровизированной трибуне упражнялись в красноречии коммунисты, эсэры, жириновцы. Одни требовали зарплату за шесть месяцев и возврат в социализм, другие отвлекали обещаниями рая земного, третьи грозились всех пересадить за колымский хребет. Тащили с трибуны за малиновый пиджак упирающегося главу районной администрации. Тот решительно не хотел уходить и прицельно брыкался дорогим ботинком в головы оппонентов. Молча били нескольких блюстителей порядка, имеющих неосторожность приблизиться к бушующему пролетариату.

Пока пробирались сквозь толпу, один визгливый интеллигент, распираемый от избытка чувств, угодил Боцману локтем в ухо, но тут же получил в ответ кулаком в очки и пинок в филейную часть. Далее задерживаться не стали, хотя обстановка и располагала послушать умных людей – на работу шли устраиваться.

Контора

У ворот кооператива лежал в пыли, живописно раскинув руки и ноги, рыжий детина в дорогой модной джинсовке и буровил что-то по пьяни.

– Это Вася Бургомистр, он на рынке деревянными членами торгует. Младший научный сотрудник НИИ, между прочим, – узнал Пупок.

Рядом два раздетых по пояс мужика мыли из шланга девятку. У одного наколото на груди «Русский, китаец – братья навек» и профили Сталина и Мао, у другого на спине – «Проснись Ильич, взгляни на наше счастье».

– Машина здесь, значит Михалыч на месте, – обнадежил Боцман, заводя друзей во двор старинного здания.

А там – деловая жизнь кипела, будто Нью-Йоркская биржа в период торгов. Присутствовал цвет нашего общества. Одни желали что-нибудь