– Примерно через десять минут после того, как мы его найдем, – ответил Баусен.

– У вас есть версии, по которым вы работаете? – спросил редактор Малевич из «де Журнаал».

– А как мы смогли бы работать без версий? – ответил Баусен. – У нас тут ведь не редакция газеты.

– Кто же все-таки руководит следствием? – спросил корреспондент «Нэве Блатт». – Вы или комиссар Ван Вейтерен?

– А вы как думаете? – проговорил Ван Вейтерен, разглядывая изгрызенную зубочистку. Больше он не стал отвечать ни на один вопрос – переводил на Баусена кивком головы. Если он и улыбался в душе, внешне это не было заметно.

Через двадцать минут тема казалась исчерпанной, и полицмейстер перешел к приказам:

– Я хочу, чтобы местные газеты и радио призвали всех, кто перемещался по городу во вторник вечером – примерно от одиннадцати до полуночи, в районе «Голубого фрегата», улицы Хойстрат, лестницы, ведущей к Рыночной площади и Эспланаде, в сторону городского парка, – срочно обратиться в полицию, начиная с завтрашнего дня! Мы выделим двух человек для приема всех сведений, и будем подходить очень строго, если кто-то решит отсидеться и не заявит о себе. Не забудьте, что мы имеем дело с преступником крупного калибра.

– Но ведь получится огромное количество народу! – произнес кто-то.

– Когда ловишь убийцу, госпожа Мелих, – ответил Баусен, – приходится мириться с мелкими неудобствами.

– Ваше мнение, комиссар? – спросил Крэйкшанк. – Так сказать, с глазу на глаз.

– Тут восемь глаз, если я правильно считаю, – ответил Ван Вейтерен. – У меня нет никакого мнения.

– Этот самый Баусен производит впечатление человека на своем месте, – сказал Мюллер. – Как вы думаете, сотрудничество с ним пойдет хорошо?

– Можете быть уверены на все сто, – проговорил Ван Вейтерен.

– У вас есть какие-нибудь зацепки?

– Да, напишите, что есть.

– Но на самом деле у вас их нет?

– Этого я не говорил.

– Когда в последний раз у вас было нераскрытое дело? – спросил Крэйкшанк.

– Шесть лет назад.

– Что это была за история? – с любопытством спросил фотограф.

– Дело Г. – Ван Вейтерен перестал жевать и посмотрел в окно.

– Да, точно, – кивнул Крэйкшанк, – я писал об этом. Две только что вошедшие молодые дамы намеревались присесть за соседний столик, но Мюллер жестом отогнал их.

– Вам лучше сесть вон там, в уголке, – сказал он. – Здесь такой ужасный запах.

– Так что, – вернулся к теме Крэйкшанк, – мы имеем дело с маньяком или убийства запланированы?

– А кто сказал, что маньяки не планируют? – возразил Ван Вейтерен.

– Есть ли связь между жертвами?

– Да.

– Какая же?

– …

– Откуда вы знаете?

– Передайте, пожалуйста, булочку.

– Сюда прибудут еще какие-нибудь высокопоставленные лица?

– Если потребуется.

– Вам приходилось раньше иметь дело с убийцами, которые орудуют топором? – снова попытался вступить в разговор фотограф.

– Я кое-что знаю об убийцах, – проговорил Ван Вейтерен, – и все они прекрасно осведомлены о том, как действует топор… Кстати, ваши газеты вас надолго откомандировали? На полгода?

– Ха-за, – засмеялся Мюллер. – Думаю, на пару дней, не больше. Разумеется, если это не повторится.

– Повторится, но не так скоро.

– Откуда вы знаете?

– Спасибо за кофе, – сказал Ван Вейтерен и поднялся. – Боюсь, мне придется сейчас вас покинуть. Не сидите слишком долго по ночам и не пишите глупостей.

– Да разве мы когда-нибудь писали глупости? – воскликнул Крэйкшанк.

– Какого черта мы здесь делаем? – спросил фотограф, когда журналисты остались одни.

«Какого черта я здесь делаю?» – подумал Ван Вейтерен, садясь на пассажирское сиденье рядом с полицмейстером Баусеном.

– Зрелище не самое аппетитное, – сказал Баусен. – Я, пожалуй, останусь здесь, займусь планированием.

Ван Вейтерен последовал за хромым судмедэкспертом.

– Мэритц, – представился тот, когда они вошли в помещение. – Моя фамилия Мэритц. На самом деле я работаю в Оствердингене, но раз в неделю бываю здесь. А сейчас выходит даже чаще.

Он выкатил из холодильной камеры тележку и широким жестом скинул покрывало. Ван Вейтерен вспомнил слова Рейнхарда.

Есть только одна профессия – матадор. Все остальное – суррогаты и жалкое подобие.

Баусен, вне всяких сомнений, был прав. Если Эрнст Симмель и при жизни не отличался красотой, то Палач с Мэритцем довершили ситуацию. Симмель лежал на животе, и по причинам, до конца Ван Вейтерену непонятным – видимо, из соображений наглядности, – Мэритц положил голову под прямым углом к шее.

– Удар нанесен умелой рукой, тут ничего не скажешь, – проговорил он, тыча в рану шариковой ручкой.

– Умелой рукой? – переспросил Ван Вейтерен.

– Взгляните сюда! – Мэритц показал ему рентгеновский снимок. – Это Эггерс… обратите внимание на угол, под которым нанесен удар! Разница не более чем в два-три градуса. Кстати, раны одной глубины.

Ван Вейтерен разглядывал изображение белых позвонков на черном фоне.

– Удар нанесен сверху, справа налево, наискосок…

– Правша? – спросил Ван Вейтерен.

– Может быть. Или левша, играющий в бадминтон или теннис. Привыкший отбивать удар с обратной стороны ладони, если вы меня понимаете…

– Я сам играю три раза в неделю, – буркнул Ван Вейтерен.

Кто только что говорил о теннисных мячах?

Мэритц кивнул и сдвинул очки на лоб.

– Орудие то же? – спросил Ван Вейтерен. – Пожалуйста, уберите ручку от горла!

Патологоанатом вытер ручку о свой белый халат и засунул в нагрудный карман.

– Стопроцентно! – воскликнул он. – Возьмусь даже утверждать, что я готов его описать – топор с очень острым лезвием, вне всяких сомнений, специально заточенным. Шесть сантиметров в ширину и, думаю, довольно длинное. Сантиметров пятнадцать, может, больше.

– Откуда вы знаете?

– В обоих случаях острие вошло на одну и ту же глубину – дальше его остановило топорище. Будь лезвие шире, голова бы точно отлетела. Вы видели инструмент, который используют мясники, чтобы рубить кости?

Ван Вейтерен кивнул. Он уже начал сожалеть, что съел целых три булочки в кондитерской Сильвии.

– А момент смерти?

– От половины двенадцатого до половины первого, примерно в этом промежутке.