— И он правда думает на ней жениться, на этой девочке?

— Многие так считают. Его величество, как всегда, поступит по-своему. Только никому ни слова о том, что я вам тут рассказала. Миледи страшно разгневается, если до нее дойдет, что я сплетничаю. Она не потерпит неуважения к своей родне, особенно к королю.

Я заверила собеседницу, что буду осмотрительна, и наш разговор перешел на другие темы. Внезапно мы услышали, как что-то скребется на лестнице за дверью. Мы поднялись посмотреть, решив, что это может быть мышь. Я заметила, что дверь слегка приоткрыта. Распахнув ее, я обнаружила за ней малышку Джейн, которая подслушивала, стоя на коленях, и крайне удивилась моему появлению.

— Негодная девчонка! — напустилась я на нее, разозлившись больше от страха, что она могла подслушать лишнее, чем на ее непослушание. — Сейчас же отправляйся в постель и оставайся там до вечера.

У Джейн задрожала нижняя губа. Не говоря ни слова, она повернулась и стала подниматься по лестнице.

— Надеюсь, она не слышала всего этого, — сказала я, обращаясь к миссис Зуш.

— Или что не станет повторять, — отвечала миссис Зуш. — Миледи убила бы меня, узнай она, что я говорила такие вещи в присутствии леди Джейн.

Ввиду этого мы заговорили о других, менее опасных вещах.

Поздно вечером я заглядываю к Джейн. Она не спит, и в ее широко раскрытых глазах я вижу удивление пополам с недоумением.

— Пришла пожелать тебе спокойной ночи, — говорю я ей. — Хочешь пить, Джейн?

Она садится в постели, не сводя с меня тревожащего взгляда, и снова я думаю о том, как много она сегодня успела подслушать. Ее слова подтверждают мои худшие опасения.

— Почему от королевы дурно пахнет, няня? И почему король ощупывал ее тело? Это ужасно. Если бы я была королевой, я бы ему не позволила. Может он отослать ее, потому что она дурно пахнет?

Я сажусь к ней на постель.

— Ты не должна была слушать, детка. Но раз ты слушала и услышала кое-что не подходящее для ушей такой маленькой девочки, то я уж постараюсь объяснить. Говорят, что королю не понравилась королева. Может быть, от нее плохо пахнет. И если так, то это оттого, что она редко моется. И может статься, король отошлет ее, но вовсе не потому, что она плохо пахнет. Для этого ему потребуется найти уважительную причину. И раз он король, то он ее найдет.

Это, кажется, удовлетворяет Джейн. К счастью, она еще слишком мала и ее мысли не задерживаются подолгу на чем-то одном. Больше она не говорит на эту тему, и я радуюсь, что мне удалось предотвратить еще более неуместные вопросы.

— Ну а нам, Джейн, — поучаю я, — не следует говорить дурное о короле, которого Господь послал править нами; так поступать грешно, и за это мы будем наказаны. Ты должна пообещать, что никому не станешь повторять того, что сегодня услышала. Не станешь?

— Не стану, — важно произносит она. — Я обещаю.

— Тогда спокойной ночи, — говорю я, укрывая ее одеялом и целуя. — Благослови тебя Бог.

Наступает середина лета, у миледи подходит срок, когда мы узнаем, что король расторг свой брак с Анной Клевской, причем при полном ее согласии — что, как говорят, он счел для себя нелестным. Ей достались пять великолепных дворцов и солидный годовой доход, в придачу к сомнительной привилегии называть себя «дражайшей сестрой его величества».

Далее мы узнаем, что менее чем через месяц после развода наш влюбленный монарх женился на Екатерине Говард, чьи выдающиеся прелести он не в силах не ласкать даже на людях.

Я пытаюсь объяснить произошедшее Джейн, сидя с нею в саду и плетя венки из маргариток.

— Видишь ли, дитя мое, женитьба короля на леди Анне была ненастоящей, и потому архиепископ Кентерберийский сказал, что они вольны расстаться и вступать в брак с другими людьми.

Я избегаю, конечно, описывать, что такое настоящая женитьба, и уклоняюсь от любых упоминаний о личной гигиене леди Анны и мнения о ней его величества. Однако Джейн не проведешь.

— Разве архиепископ Кентерберийский не мог заставить леди Анну мыться? — серьезно спрашивает она, а я просто лопаюсь от смеха. О Боже, Боже! Ну и ребенок! Это сладкая крошка бывает едкой, как лимоны, которые доставляют на наши кухни из Испании, она никогда не перестает удивлять меня.

Леди Дорсет не вернулась ко двору служить новой королеве из-за своей беременности. Вместо того она занялась домом, переставляя мебель в одной комнате, заказывая новую обстановку для другой, и доводит нас до безумия нескончаемым потоком распоряжений.

— Это она вьет себе гнездо, — замечает миссис Зуш. — Она вот-вот родит, помяните мое слово.

Несмотря на кавардак в доме, я люблю это время года, когда лето в самом разгаре. Внутри прохладно, все окна раскрыты, в комнатах сладко пахнет свежей осокой, которой посыпают пол. Огонь больше не ревет в печных трубах; зато камины украшены большими цветочными гирляндами. В садах все цветет и растет, предвещая хороший урожай.

Без лишнего шума леди Дорсет производит на свет еще одну дочь. Роды проходят в течение ночи, не доставляя ей слишком больших хлопот.

На следующий день я веду Джейн повидать ее новорожденную сестру. Она лежит в колыбели рядом с кроватью матери.

— Ее зовут Кэтрин, в честь королевы, — говорит маркиза.

Джейн, должно быть, понимает, что мать выглядит утомленной и хмурой, потому что разочарована рождением дочери. Тем не менее девочка чудесная, совсем не сморщенная, как это бывает с младенцами. Светловолосая, с большими голубыми глазами и прелестным ангельским личиком. Джейн, разумеется, считает, что она чудо как хороша, и хочет подбодрить мать.

— Она лучше любого мальчика, — заявляет она, но реакция на ее слова не та, что она ожидала.

— Уведите ее, — сердится миледи, — она несет всякий вздор.

Я торопливо вывожу Джейн вон из комнаты.

— Ну ничего, — утешаю я девочку, видя ее испуг. — Ты же хотела как лучше. Твоя матушка просто устала и плохо себя чувствует. Идем-ка наверх, дошивать нашу красивую ночную сорочку для леди Кэтрин. А у меня в сундуке, может быть, найдутся марципаны.

Успокоившись, счастливая Джейн пускается вскачь по коридору, но затем, вспомнив, что хорошо воспитанная девочка вроде нее должна вести себя прилично, переходит на размеренный шаг. Мое сердце сжимается от боли за нее: она такая взрослая, но совсем еще малышка. И совсем не любима теми, кто должен ее любить.

Брэдгейт-холл, октябрь 1541 года.

Мне сегодня четыре года. Миссис Эллен будит меня в шесть часов и велит читать молитвы. Я становлюсь на колени на свою скамеечку и прошу Бога сделать меня послушным и добродетельным ребенком и благословить моих родителей, но сама в это время думаю, что будет днем и что милорд и миледи для меня приготовили. Теперь я большая взрослая девочка, и мне положено есть с ними за высоким столом в большом зале, как всем взрослым. Это очень страшно, потому что нужно помнить так много разных правил хорошего тона, а я обязательно некоторые забуду, и матушка на меня разгневается. Она часто на меня сердится, хотя я изо всех сил стараюсь быть хорошей девочкой, и миссис Эллен уже сто раз мне повторяла, что можно делать, а чего нельзя. За столом нельзя говорить, если только кто-нибудь не заговорит со мной. Нельзя зевать, рыгать, ковырять в носу, вытирать пальцы о скатерть или — что хуже всего — пукать. И перво-наперво я должна помнить, что каждая трапеза — это как Тайная вечеря, так что нужно есть с такими божественными манерами, как будто я сижу в обществе самого Господа нашего.