сразу воздал молитву Богородице и всем святым апостолам, что я все-таки вас нашел, и теперь никогда не отпущу, и вы станете моей женой.

Я опросил всех знакомых, пока не узнал, кто вы и откуда, и в тот же вечер явился к вашему батюшке, купцу Михаилу Матвеевичу Т., чтобы просить вашей руки.

Но, как вы знаете, мой социальный статус и захудалый дворянский род не произвел на вашего батюшку должного впечатления и почтения. Тот сообщил мне, что выдаст свою дочь Лизоньку только за обеспеченного человека, и я дал вам свое честное слово, что я заработаю много денег и обязательно женюсь на вас, мой ангел.

Сейчас я устроился в библиотеку фондов Академии наук, денег платят немного, но не это главное — я сделаю историческое открытие, которое перевернет всю науку, удивит все мировое сообщество. Я прославлюсь, сделаюсь знаменитым и богатым, и ваш батюшка с радостью и великодушием выдаст вас за меня, мой ангел.

Твой верный и преданный друг Б. Яновский».

1868 г. Санкт-Петербург

После того как за княгиней Мильфорд захлопнулась дверь, Аристарх Венедиктович, вкусно и обильно поев и обтерев губы льняной накрахмаленной салфеткой, внимательно пересчитал деньги аванса, выданного Надеждой Яковлевной.

— Аристарх Венедиктович, можно вопрос? — немного подумав, обратилась к хозяину Глаша.

— Да, можешь, спрашивай, — великодушно согласился он.

— Как вы можете брать деньги у клиентки, если сами не верите ни единому ее слову и подозреваете ее в покушении на убийство собственного отца, мошенничестве и клевете? — с негодованием спросила девушка.

— Могу брать, спокойно беру. Запомни, Глашенька, деньги всегда пригодятся. В любое время и в любом месте. Пока вина княгини Наденьки не доказана, она гуляет на свободе, а аванс я получил за свою работу, — еще раз пересчитав ассигнации, заявил Свистунов.

— Но, Аристарх Венедиктович, это же низко, неблагородно. Вы за деньги княгини ищете доказательства ее вины. Это же недопустимо! — ахнула Глафира.

— Ой, много ты понимаешь! Допустимо — недопустимо! Благородно — неблагородно! Твоя забота…

— Щи варить да рубашки стирать, — уныло докончила фразу Глафира. — Но все-таки, Аристарх Венедиктович, вы не дали девушке ни единого шанса. Вы хотя бы ознакомились с бумагами и дневником Бориса Яновского, там, я чувствую, разгадка.

— Вот еще. Ты мной что, командовать собираешься?! Распустил я свою прислугу, совсем разбаловались, нельзя к вам с добром, с либеральными ценностями. Не понимаете вы, не цените, — ворчал сыщик Свистунов. — Лучше, дорогуша, сходи на Большую Морскую в кондитерскую к Потапову, у них пряники вкусные. Купи дюжину к полднику, а лучше сразу две купи. И так уж и быть, я тебя одним пряником угощу — если быстро вернешься.

Аристарх Венедиктович протянул одну ассигнацию из аванса застывшей горничной.

— Извините, Аристарх Венедиктович, но я не уверена, что у них будет сдача с такой крупной суммы. Да и украсть могут в городе, — тихо промямлила Глаша, она все еще была обижена на гневный тон хозяина и в голове прокручивала утренний разговор с княгиней Мильфорд.

— Да, точно, сумма большая. А ты, непутеха, еще и потерять можешь невзначай, — согласился хозяин. — Ладно, сейчас найдем поменьше.

Он сунул руку во внутренний карман нового сюртука из английской шерсти — для этого ему пришлось даже встать с мягкого кресла. Продолжая похлопывать себя по бокам и одышливо вздыхая, Свистунов осматривал все свои карманы, даже пританцовывал и кружился на месте, что при его исполинском телосложении выглядело весьма забавно.

— Что-то случилось, Аристарх Венедиктович? — глядя на комичные телодвижения своего хозяина, поинтересовалась Глафира.

— Случилось, милая, случилось. Никак не могу найти свой кошелек, а ведь утром он был, точно был, — продолжая ощупывать сюртук, с детской обидой ответил сыщик.

— Точно был? А где вы его видели в последний раз? — Глафира сняла с вешалки плащ Свистунова и осмотрела его тоже.

— Так, кошелька нет и часов позолоченных на цепочке тоже нет, — сыщик поднял на Глашу глаза, полные слез. — Что же это такое делается? Там же рубли серебряные были. Да как так-то?

— Аристарх Венедиктович, сконцентрируйтесь, ответьте честно, где и когда видели в последний раз кошелек и часы? — строго спросила горничная.

— Кошелек утром был, точно был, когда я выходил. А часы… — Свистунов задумался. — Вспомнил, на часы я поглядел при входе на Сенной рынок. Там еще толпа такая была, я хотел прогуляться, купить парочку баранок… маковых… — зачем-то принялся оправдываться сыщик.

Глафира тяжело вздохнула.

Сенной рынок был одним из мест сосредоточения питерских щипачей-карманников, которые филигранно могли вытащить у жертвы что угодно так, что «ощипанный» ничего и не почувствует.

«Все, тю-тю теперь кошелек, а часики давно уже в ломбард сдали», — подумала Глафира, а вслух спросила:

— Что-нибудь еще пропало? Проверьте тщательнее.

Свистунов поднял на нее испуганные глаза и прошептал охрипшим голосом:

— Пропал дневник Яновского, он у меня во внутреннем потайном кармане был.

Глафира ойкнула и схватилась за голову.

Записи из старого дневника. 3 июня 1866 г

Я работаю до изнеможения, практически по шестнадцать-семнадцать часов в сутки, оставляю время лишь на краткий и тревожный сон и небольшой перекус, который я предусмотрительно беру с собой. Начальство мною довольно, Никодашин часто хвалит меня и с улыбкой предупреждает, что при таком темпе я за год разберу и рассортирую все фонды Академии наук.

Но в последнее время мне немного не по себе: начались проблемы со здоровьем — то ли всему виной губительный петербургский климат, то ли отсутствие отдыха и нормальной домашней еды, но я чувствую себя больным и разбитым. Я почти не выхожу на улицу, забыл, когда прогуливался на свежем воздухе. Мой друг Р. ругает меня за это — просит так себя не доводить и хоть иногда выходить на свежий воздух и побольше спать.

Я послушно киваю ему, но не могу забросить работу — чувствую, что я на правильном пути и делаю важное для науки дело.

Тем более времени у меня осталось не так уж и много.

Я с каждым днем все больше и больше поражаюсь тем сокровищам знания исторической науки, к которым мне посчастливилось прикоснуться.

В фондах Академии оказалось столько древних летописей, которые даже я видел впервые, а ведь я долгое время изучал эту историческую эпоху.

Здесь столько неизвестного материала, что вполне хватит, чтобы написать книгу. О, это будет шедевр, способный затмить даже произведения Карамзина.

Я уверен, что многие из этих летописей неизвестны не только широкой общественности, но даже узким специалистам-историкам.

Меня начинает мучить вопрос, почему мы храним их в тайне, вместо того