Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смеюсь:
— Тайлер каким-то образом смог взломать систему и твои посты автоматически сохранялись у меня.
Ее смех резко обрывается и с напуганными глазами она грозным голосом спрашивает:
— А мои переписки?
До такого я не додумался, а надо бы было попросить его и об этом.
— Сохраняют конфиденциальность, — шуточно-серьезно отвечаю правду.
— Джексон, это точно? — смотрит взглядом строгой «училки», которая делает выговор ученику. — Не приписываешь ли ты себе высоконравственные устои?
— Зуб даю, — мне становится смешно от ее тона, что она не верит мне, но следующая мысль отбивает у меня смех враз: — А чего это вас так взволновало вскрытие ваших сообщений, ай да скрываете что-то?
— Нет, я не скрываю, но это же лично и… — Приводит тысячу аргументов, как непорядочно читать чужие диалоги, и я улавливаю эти шаловливые жесты, которые она ухитряется использовать, рождая во мне страстные спазмы.
«Когда она отчитывает меня, то мне труднее совладать со своими желаниями…»
Ее красота — дело рук искусного художника!
Непреодолимым соблазном обладает тайная любовь!
Резко прижав ее к себе и повернув лицом, с какой-то беспомощной нежностью, страстью, любовью, я умоляю ее, урезав ее монологи:
— Поцелуй меня…
Обычно всегда я являлся инициатором всех наших сближений и на сей раз я загораюсь тем, чтобы она это сделала первой.
Окутав мою шею рукой, она приближается к моим губам, которые с будоражащей настойчивостью через долю секунды завладевают ее.
— Кажется, наше присутствие нежелательно во всех смыслах, — доносится до нас выраженьице брата, что во мне вызывает максимальную злость, ибо отвлек от такого момента, и мы поспешно отлетаем друг от друга и садимся в обычную сидящую позу. Милана поднимается, чтобы убрать свои творения на место и сбить легкий испуг внезапностью нежданных гостей, о которых мы забыли. — Тайм-аут, влюбленные!
— Кто-то позволил себе беспрецедентно подсматривать?! — сердито буркаю я, вытирая слегка вспотевшее лицо.
Питер плюхается на место, Ритчелл без стеснения обнимает его со спины. Что-то выдает в их чертах оттенок страсти. «А где они были весьма продолжительное время?»
— Мы тут подумали с невестушкой. Уж очень нам бы хотелось услышать, как поёт сэр Джексон, а не тот мексиканец на яхте. — И здесь в просьбе он нашел место для забавы.
Милана расплывается в улыбке, вскрикивая радостно, прося:
— Да, да, я тоже хочу.
— Раз вы просите, почему бы и нет, — говорю я, осознавая, что только один человек является моим вдохновителем. Когда рядом не было Миланы, я пел и думал о ней, и вот сейчас, спустя годы, я снова пою и только для неё. И… что, если не песня, поможет лучше всего объясниться в чувствах?
Предполагаю, что в ту минуту, когда я пел в этом коттедже для неё перед коллегами… она окончательно убедилась в том, что все эти годы я только и грезил о ней, как сумасшедший, и работал усердно, чтобы не продолжать грезить и обращаться к думам о ней.
Приношу свою акустическую гитару и через минуту мысленно выбираю песню, которая символично подойдёт к предмету нашего уютного вечера.
Питер заключает своими руками в объятия Ритчелл, переместившись на диван, Милана со светящимися глазами сидит у края в ожидании очередной песни, которую я спою для неё.
— Кое-чего не хватает, — бросаю я, обжигая взглядом любимую.
— Джексон, мы уже настроились, кончай находить причины! — дерзит Питер.
Я делаю попытку и смело произношу:
— Я могу играть, смотря только в её глаза.
Милана смущается. Я взглядом показываю ей, чтобы она села рядом.
— О… ну да, ты ж романтик у нас, — с вызовом глумится Питер. — Ты ещё скажи, чтобы мы вышли к звёздам, на улицу.
«Черт. Он достал меня».
— Питер, хватит! — одергивает его Ритчелл, громко шепча ему: — Это же любовь…
Потонув в зелёных, точь-в-точь как у меня глазах, начинаю играть. Замиравшее сердце переполнено живой лирой. Не знаю, как так получается, но видимо, она — моя муза. Исполняю «Hallelujah» Jeff Buckley.
Слова льются из сердца, а воспоминания проносятся большой волной, непрерывно мелькая перед взором плавными эпизодами.
Я влюбился в неё, когда был мальчишкой, еще не сознавший своей души. Я до сих пор ношу в памяти тот солнечный день, когда солнце ворвалось в глубину моего отчаянного сердца, полного мрака, вспыхнуло и поселилось в нем навеки. Будучи детьми, мы катались с ней в поле, на велосипедах и как-то после катания уселись на клетчатый серый плед, разглядывая лазурное небо с проплывающими по нему огромными пушистыми облаками. Она смотрела в небеса, а я не переставал смотреть на неё, робко, украдкой, в эти глаза, ничем не отличающиеся от мерцающего света, — этот бездонный зеленый взор. А как она улыбалась, поглощенная очарованием природой, когда я был губительно очарован ею, ощущая себя на верху блаженства. Преображенный любовью, во мне пробуждалась нежность. Покорённый ее ямочками и невообразимой добротой (человека, который добрее этого лучика света, я убеждён, не существует), я понял, что погиб… И с годами мои чувства крепчали, а страсть делалась сильнее. Только я совершенно не имел понятия, что чувствует она, разделит ли она мои чувства. Насытившись робостью, влюбленной робостью, я молчал десять лет, пряча свою любовь, как только мог. Я так боялся потерять ее, в случае своего признания в любви. Потерять ее — значит потерять себя, свой внутренний мир, который она создала во мне.
Усилием воли я пытался стереть её из своей памяти, но та будто намерена хотела помучить меня и не вычеркнуть ни одного мельчайшего оттенка тех ощущений, которыми я был наделен, проживая каждый миг своей жизни с ней. Началом и концом моих мыслей всегда была та, что ярче солнечного света.
Я никого никогда не любил, как её, и никого не полюблю. Я хранил эту любовь до встречи с этой яркой звездой.
Душа любящая является возвышенной.
Может вправду над нами царствует Бог,
Но меня так давно научила любовь
Защищать любой ценой ту, что люблю я.
И в ночи ты слышишь не рыданья мои,
Я не тот, кто видел свет желанной земли!
С моих уст сорвётся лишь горькое — Аллилуйя.
Аллилуйя,
Аллилуйя,
Аллилуйя,
Аллилуйя.
Глава 3
Милана
Сейчас,