Школа, куда Семен заглянул первым делом. Люди. Разговоры. Понимание бесполезности затеи – не помнили здесь Вареньку. Смотрели на фотографии – и на старые, и на новые – с одинаковым удивлением. Переулок. Дом в одичалом в саду. Выбитые окна, перекосившаяся дверь. Рыжая курица, окопавшаяся в горшке с сухой геранью.

Семен заглянул в дом, сугубо дабы успокоить совесть. Пустота, сырость и хлам, горы которого подпирали остатки шкафа. Запах гнили. Серая крыса, с писком ломанувшаяся под ноги, – Семенов едва успел отскочить. Крыс он ненавидел. И по дому бродил осторожно, сожалея, что не додумался прихватить с собою палку. Вещей касаться брезговал, да и сомнительно, чтобы среди этой полугнили-полутлена нашлось что-то стоящее.

Выбирался из Кальянина с чувством бездарно потраченного дня.

Что до остального, то… Варенька, слежка, записи. Камень к камню. Легкое зудение совести – нехорошо подставлять женщину, с которой были отношения. И громкий голос разума, твердивший, что отношения именно были, а теперь кончились. И вообще, женщина сама виновата.

Она жила легко, как пламя на острие ножа. Плясала, не чувствуя остроты грани. Резала время тонкими ломтиками случайных связей. Щедро дарила фальшивое золото надежд. Рвала нервы и старые связи, чтобы выткать новые.

Кажется, ее хватало на всех.

Нет, Семен не осуждал. И не проникся сочувствием к Олегу. Он просто выполнял работу, отгородившись линзами фотоаппарата. Это не сложно. Смотришь. Снимаешь. Фиксируешь. Идешь по следу.

К концу недели набралось достаточно, чтобы позвонить Олегу. Назначенная встреча, на сей раз в квартирке, которую Семен арендовал под офис. Его опоздание – случай, совершенно точно случай. Открытая дверь. Свет за ней. Нехорошее предчувствие – ледяной лапой по спине. Шаг. И еще один по смятому ковру.

Хруст стекла под ботинками. Разбитый столик, сброшенная на землю полка, книги распластались, шелестя страницами. На ковре кофейные пятна. За ковром, прикорнув на кожаном диване, Олег.

Мертвый.

Семен сразу это понял. И растерялся. И даже хотел было позвонить ментам.

– И что тебя остановило? – поинтересовалась Агнешка, сунув в рот ветку от винограда. – Испугался?

– Испугался. Они бы начали копать, и что бы нашли? Что я спал с женой покойного. И значит, имел мотив. И что встречались мы с ним не так давно, выясняли отношения. Только недовыяснили. Ну это так бы выглядело! И кто бы поверил, что он нанял жениного любовника за женой следить?

Важный кивок. Пальцы почесывают длинную шею. Не верит? А он и сам себе не верит, потому что сейчас, озвученная, история выглядит еще более маразматичной.

– Я решил вывезти тело. Куда-нибудь, лишь бы подальше от офиса.

Струсил, Семен Семенов. Быстренько посчитал – разум разумненький в кои-то веки работал в паре с инстинктом, – что теперь за Варенькой следить смысла нету. Ей невыгодно светить любовников. Ему невыгодно светить любовницу. Про его с Олегом встречу, дай-то Бог, никто не знает.

– Это был шанс выйти сухим из воды. И не смотри так, можно подумать, сама бы к ментам кинулась.

А эта кинулась бы. Благопристойность на физии ее лошадиной написана вкупе с покорностью судьбе. Черт, угораздило же связаться…

– Значит, ты его сунул в багажник? – уточнила Агнешка, дожевывая ветку.

Сунул. Только предварительно обыскал, освободил от документов и собственной визитки, затесавшейся в бумажник. Потом завернул в пластик – благо, пригодилась хозяйская пленка для теплиц, рулон которой дремал на балконе. Помнится, еще планировал утречком на рынок заехать, купить на замену, чтобы совсем уж чисто было.

Машину подогнал к подъезду. Пока тащил – Олег, падла, тяжеленным оказался, – семь потов сошло, причем большей частью со страха. А ну как выглянет кто любопытный? Не выглянули. Дали запаковать, отогнать от подъезда на асфальтовый пятак двора. Стал под фонарем. Закурил, чтобы успокоиться. А потом увидел Вареньку.

Белая тень, вынырнувшая из-за дальнего джипа. Идет-танцует, будто бы даже плывет над землею. Руки расправлены, белая шаль крылами развевается, а сумочка алая ее, со стразиками, раскачивается маятником. Гипнотизирует.

И снова растерялся. Не думал ведь, что это она убивала. Наоборот, испугался, что мириться пришла.

– А она подошла близко. Очень близко. Руку протянула. Уперлась в бок, я еще подумал, почему такие пальцы жесткие и холодные. Потом хлопок и больно. Если бы ты знала, как больно умирать!

Он хватался руками за дверцу, стоял, пытаясь понять – за что? И упав, тоже не бросил этого вопроса. Вцепился в него, как собака в кость. И по-собачьи скулил, прижимаясь щекой к бархатным туфелькам. Над ее головой сиял фонарь – электрический нимб над золотом волос – и вилась мошкара.

– Почему она меня не добила, а? Решила, что сам?

Агнешка молчит, смотрит сочувственно, и за это вымученное сострадание стыдно становится: ты же, Семен Семенов, сам виноват во всем. И самому со всем придется разбираться.

– Я слышал, как она уходит. А потом вдруг совсем пришел в себя. Как щелкнуло что-то в голове.

И сил дало. И погнало за руль – ехал по карте, пробираясь проселочными дорогами, зажимая кровящую дыру в боку. А потом, когда машина застряла на берегу, понял, что не сможет сам избавиться от тела. И пополз искать помощь. Идиот.

Что, мистер Шеви, интересненько стало? Рассказать о монетке? Могу и показать. Видите? Чувствуете что-нибудь? Ах нет… ну кто бы сомневался. Этот доллар особенный, он не каждому открывается. Мне вот открылся, судьбу изменил. До сих пор иногда спрашиваю себя:

– Что, Бонни, было бы, когда б ты Клайда не встретила? И что было бы, если бы Клайд не встретил Дьявола?

Да, да, мистер Шеви, я не шучу, пусть вы и улыбаетесь сейчас. Поверьте, когда вы однажды встретите Дьявола, сразу станет не до смеха. И да, я тоже видела его. Верно, решил глянуть, что за душеньку купил… что ж, надеюсь, он доволен.

Нет, мистер Шеви, я не плачу. Бонни Паркер плакать не умеет, это остальные рыдают, встретившись с нами. Правда, Клайд? Хмурится. Ему не по вкусу этот разговор, но я-то вам расскажу, чтобы было предупреждение. Кому? Да всем. Если, конечно, у вас хватит духу написать и про это.

Вы думаете, хватит? Я тоже на это надеюсь, иначе какой смысл?

А доллар подержите у себя. Теперь мне без него легче. Ненадолго, но все же… сама монета обыкновенная, такие раньше чеканили, но перестали: зачем изводить серебро, когда есть бумага? Она красивая. Вот тут голову видите? Клайд говорит, что я на нее похожа, но это не я, вот бы смеху было бы, когда б Бонни на деньгах рисовали. Это Дева Свобода, за которую наши предки боролись. Не мой папашка, алкоголик несчастный, но деды и прадеды.