– Слышал, ты даёшь интервью на следующей неделе. Папка тобой гордится. И мать, хоть вида не подаёт.

– Непохоже от слова совсем.

– Они очень гордятся. Ты же Голдман – старшая дочь. Ты уважаема среди родственников по праву рождения. Семью не выбирают, Карамель, запомни это, но даже в будущем, когда ты выйдешь замуж и создашь свою семью, кровь в кисель не обратится, родство будет родством. Мы всегда придём на помощь. Я всегда приду.

– В тебе не сомневаюсь, дядя.

Его зовут Алмас Голдман и он абсолютно противоположен отцу. Начиная с внешности и заканчивая характером. В семье Голдман он вроде изгоя. Прогнанный из Палат, отдалившийся от управления. Но он северянин. Истинный. Кровный. Мыслями – идеален. Про Голдман, бывает, так говорят: мы довольствуемся любой рекламой, даже отрицательной. Главное правило – не портить имидж. Или в последний момент восстанавливать его. У дяди не получилось. Он наверняка думал, что я отвернусь от него подобно иным Голдман, но я убеждена, что особо умных и предприимчивых людей следует держаться – они не ошибаются, ошибаются вокруг них. Отец отзывался о дяде так: «не думай, что тебе известны его тёмные стороны – держись отстранённо, дочка, у каждого есть неявленная сторона луны». Какой была моя? А какая у отца? У матери? У сестры? У Ромео? У Ирис? Мне кажется, я открыта подобно распахнутой книге, мне кажется, я всем понятна. С одной стороны, это печально. С другой – правильно. Секретов быть не должно, секреты по природе своей деструктивны.

– До встречи, девочка. Увидимся в лучшее время, – смеётся дядя.

Прощаюсь и обрываю связь, с закравшейся на сердце тоской падаю поперёк кровати и размышляю: что я скажу в своём интервью на следующей недели, как обращусь к иным гражданам, какую мысль постараюсь донести? Что вообще следует сказать дочери влиятельнейшей семьи современности, отличнице Академии и примеру подростков Нового Мира (так обо мне говорят в Вестнике, Ирис рассказывала)? Что бы я сказала прямо сейчас? Наверное:

– Моя фамилия Голдман, и я жительница Северного района. Близится семнадцатый год, как я знакома с Новым Миром; вообразите, почти семнадцать лет я наблюдаю воочию, как он демонстрирует власть, незыблемую силу, порядок, статику и достаток. Районы исправно функционируют, Палаты и Суды работают на благо живущих в городе. Однако всё это было бы невозможно без управляющих – вас. Собирающихся каждый день в Здании Комитета Управляющих для решения множества вопросов, для направления городской деятельности. Без нас инфраструктура падёт, без нас – и наших идеальных взглядов и действий – не будет существовать идеальный град, выстроенный на граде, но того мы никогда не узнаем, ибо не позволим деструктивному проникнуть в умы людей, не позволим случиться Коллапсу вновь. Мы сами Создатели будущего, мы – творцы нашей судьбы. Благодаря нам город не только существует, но и процветает. Мы – Боги. Мы – Создатели.

«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.

«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.

«И если вы живёте…»

Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.

«…дышите нашим воздухом…»

Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.

«…едите нашу пищу…»

Я хочу закричать.

«…смотрите на наше небо…»

Кричу.

«…Знайте! Без нас не будет вас»

Захлёбываюсь: ледяная жидкость взбирается и наполняет изнутри.

«Вы наши подчинённые, а мы Боги»

Тело обдаёт жаром; я чувствую: вот-вот вспыхну, загорюсь.

«Восхваляйте же своих Создателей!»

Открываю глаза.

Помню, что тонула. Помню ледяную воду и обжигающее нахождение в ней – такое возможно? Сколько будет повторяться этот сон? Сон равно дефект. Из-за этой мысли весь учебный день не могу найти себе места. И весь учебный день избегаю Ромео, дабы он не докучал расспросами. Уроки идут без изменений – скучно и стабильно, хоть это радует. Остаётся последняя дисциплина. Ромео, будь он неладен, выплывает из кабинета и двигается навстречу – не спастись, беседы не миновать. Поправляю ворот рубахи и делаю глубокий вдох. Он ничего не поймёт, не заподозрит… Ромео заискивает моего внимания – сдаюсь, замираю, отвлечённо смотрю в сторону. И вспоминаю, как в том странном видении меня накрыло водой: ощущения были реальны. Волна захлестнула. Город тоже захлёстывал. Может, я боялась в нём утонуть? раствориться и потеряться, боялась, что меня накроет волной безызвестности?.. Нет, брось, ты же Голдман, а Голдман ничего не боятся. Да и чувство страха – равно иным чувствам – не может докучать высшим людям, людям с поверхности, Создателям.

– Что-то случилось? – интересуется (да, браво, он ничего не понял и не заподозрил) Ромео и чуть протягивается ко мне.

Отклоняюсь, выдерживая привычную (и разрешённую) дистанцию, после чего делюсь повторяющимся сном, который приходит в течение дня то ли воспоминанием, то ли наваждением.

– Да, это звучит глупо, согласна, – быстро роняю я.

– Вовсе не глупо, всё в порядке, – утешает Ромео. – Ощущения не могут быть глупыми, ты так чувствуешь, и это твоё право.

Чувствуешь. Мерзкое слово. Игнорирую его и прошу:

– Только не говори никому.

– Обижаешь.

Слабо улыбаюсь. С Ромео комфортно: он всегда выслушивает; не всегда соглашается (а точнее – никогда), но выслушивает определённо. И почему я опасалась беседы с ним?

А, вот почему. Последующее в его голосе беспокойство (или это забота?) мне не нравится вовсе; чувства есть удел низших людей, так прописано в Своде Правил, так учат в Академии. Чувства равно слабость, чувства равно уязвимость, чувства равно отклонение.

– Не думала обратиться к врачу? – роняет юноша.

Чего?

Без улыбки насмехаюсь:

– Откуда столько наивности, Ромео?

Он встряхивает головой и сбежавший из-под геля черный волос прибивается обратно; словно заплатка – встаёт на своё место. У Ромео шрам на виске, который он пытается скрыть чёлкой, и ещё один на щеке – под глазом: едва заметный рубец. Не говорит об их появлении, только хмурится. Ромео часто хмурится. Мне нравится, нахожу это серьёзным.

– Тебя должно волновать твоё здоровье, – говорит Ромео.

– Меня должны волновать часы рекламы, купленные отцом. И моя жизнь на поверхности. Больше ничего.

Юноша кивает будто соглашается. Но он не соглашается, вижу.