Я вновь смотрю себе под ноги – во мрак и пустоту. Мы в самом деле подчинили себе природу. Мы подчинили сам мир, воссоздав новый. Мы Боги. Мы Создатели.

– Верни книгу на место, – вдруг говорит отец, и тембр его голоса схож со звуком ударившейся бутылки о стол.

Оборачиваюсь и наблюдаю хмурый взгляд, впаянный в документы. Отец сердится, но сердится не на меня…на работу. Его так раздражают глупцы, что пытаются свергнуть людей с поверхности. Чудаки! Однажды их предки сами отказались помогать нам в построении великого града и развитии инфраструктур, а сейчас заявляли о своих правах?

– По правой стене от двери, третий шкаф от окна, вторая полка снизу, – бормочет отец, выплёвывая каждую часть предложения по отдельности.

Высчитывать положение сказанного не приходится – книга, которую я взяла, в самом деле обитала на обозначенном месте.

– Вместо работы караулишь свою дражайшую коллекцию? – язвительно отвечаю я.

– Когда вредоносные короеды потихоньку обгрызают её – грех не следить.

Оставляю слова отца без ответа, а взор свой обращаю к панораме города. Дома связаны мостами, и картина схожа с паутиной, в которой запрятался опасный хищник. Он, сотворив искусную работу, позволяет попавшим в ловушку бытия ощущать себя на что-то годными; они отвлекаются и, убедившись в своей безопасности (псевдобезопасности) и своих знаниях (псевдознаниях), отравляются прыснувшим ядом из городским труб. Смерть неизбежна.

Вот только понять не могу…кто-то над нами был этим пауком, а мы – жалкими созданиями, обречёнными на съедение, либо же мы – самые властные существа?

– Хочу паука, – говорю я, продолжая осматривать городскую паутину.

– Скоро твой день рождения. Учту.

Отец потирает лоб: его сухой силуэт отражается в блестящем от чистоты стекле и перебивается несколькими бликами от подсветки на участке дома.

Почему я задумываюсь над тем, кто из нас паук, а кто блошка на съедение? Мы совершенство! Мы – люди с поверхности. Самые сильные и самые умные. Самый приспособленный вид. Мы. Только мы.

Отец хочет что-то сделать, чертыхается, противится самому себе. Наконец, не стерпев, подползает рукой под стол, в одну из стоящих там коробок, и достаёт бутыль. Виски. Следом выплывает кофейная кружка, встаёт с приятельницей. Отец наполняет их: одну меньше другой. И протягивает мне. Бокалы используются только на кухне при сервировке, потому что малая порция алкоголя – вина – допустима на ужин, вот только отец – из-за обилия работы и стресса – нуждается в дополнительной концентрации внимания. Он говорит, что крепкие напитки укрепляют дух. Не подавая виду, принимаю кружку. Возраста, с которого разрешается упомянутое, я не достигла.

– Можешь не цитировать свою мать, – бросает отец, – и не учить меня тому, что можно, а что нельзя. Я убеждён: лучше попробуешь в родительской компании и поймёшь, что ничего особенного в этом нет, нежели совершишь нечто деструктивное и имеющее дурные последствия.

Мать говорит, алкоголь разрушает молодой мозг и губит тех, кто старше. Количество не уточняет, но она против выпивки в любом объеме, проявлении и контексте. Вся такая правильная, никогда не притрагивается к напиткам с градусами (хотя немного вина – повторюсь – полагается к ужину, это прописано в государственной диете). Она пьёт лишь воду и зелёные чаи.

– На следующей неделе, – вяло произносит отец, – жди визита гостей. Кое-кто хочет, чтобы ты повторила речь для рекламы и дала небольшое интервью.

– Вестник, новости? – спрашиваю я и отпиваю.

Держу алкоголь во рту, давая расплыться ему по языку, преодолеваю горький привкус, какой преодолевают все жители на поверхности, независимо от их положения и материального достатка, и пропускаю по горлу. Слегка обжигает. Слегка.

Вестником назывался электронный, обновляющийся в режиме онлайн, журнал, который собирал сплетни (официально это не сплетни, но характер изъяснения и темы обсуждения навевают обозвать так) всего Нового Мира; подключиться можно в любой момент – например, через компьютер в рабочем столе (это приложение, моделирующее экраны и клавиатуры). Либо же приобрести сенсор, который будет создавать имитацию печатного издания (я давно не читала Вестник, хотя сенсор лежит где-то в спальне; вот только разряженный). Новостями же называлась трансляция на Здании Комитета Управляющих. Город просыпался в шесть часов утра благодаря исходящему от пика небоскрёба гимна. В семь часов на связь выходили почитаемые и уважаемые северяне. Абсолютного и единственного правителя не было, то верно, ибо каждый из нас – каждый гражданин нашего города, каждый порядочный член общества, каждый работник и спец комитета – имеет отношение к созданию и вёрстке Нового Мира. Мы вместе делаем его лучше, мы вместе строим своё будущее. А потому на равных делимся мыслями, историями и суждениями. Я бы хотела оказаться на экране утреннего обращения…когда-нибудь это случится.

– Новости, – отвечает отец и залпом испивает кружку, встряхивает плечами и оказывается рядом со мной, смотрит на город. – Будь на высоте.

– Как всегда, – подхватываю я и болтаю кружку в руке, чтобы жидкость цвета жжёного сахара встряхнулась и убрала осадок со дна.

– Как всегда, – соглашается отец, и острый нос его поднимается ещё выше – глаза перебегают со Здания Комитета Управляющих на серое небо; недолго смотрит и хмурится, затем вздрагивает и просит: – Матери – ни слова.

Киваю и отпиваю ещё: горечь приедается, начинает нравиться. Первый глоток – всегда пробный и чаще всего отвратительный, второй – сравнительный. Как первый шаг или первое действие – тебе стоит лишь повторить его несколько раз, и вот он зовётся твоей обыденностью и – даже – симпатизирует. Так человек привыкает к новому. Давным-давно и жизнь поверх былых домов казалась дикостью, а идея с летающими автомобилями – безумной и пропащей.

Однако я знаю точно: отец брался за бутыль лишь в тех случаях, когда связная речь в работе более не требовалась, а проблемы скребли дела изнутри.

– Что случилось? – спрашиваю я и тороплюсь исправиться: – Что случилось в Новом Мире такого, что огорчило тебя больше обычного?

Отец умно молчит. Тогда я, глядя на дно кружки – осадок медленно парирует и приземляется, – предполагаю:

– Готовят восстание?

– Ты не должна интересоваться подобным, – пресекает суровый взгляд. – В идеале тебе бы не произносить таких слов.

– В идеале Новому Миру не знать о безвольных глупцах, что тешатся надеждой присоединения к нам, ибо сами они должны внимать своей низменной природе.

Люди, как выражается отец, даже к дерьму в сапогах способны привыкнуть. Просто однажды – велика вероятность – кто-нибудь один вспомнит, что так не делается, и опосля начнёт подбивать снять сапоги других. Следует наказать лишь одного, отняв с сапогами ноги, и тогда замолчит ещё тысяча.

Новый Мир – утопия, колыбель человечества, элизий. Мы гордимся возведёнными до неба домами, без перерывов работающими заводами, мы гордимся людьми, которые совершенствуют город и решения свои принимают исходя из интересов государства, а значит, и общества. Но не всё так безоблачно…Враг сокрылся под нами, враг без лица. Вредные испарения начали разъедать основания домов: тех домов, на которых построен Новый Мир. Это могло значит одно: в любой момент они могут расслоиться, рассыпаться, пасть. Чтобы избежать неприятностей и не позволить нашему граду рухнуть (буквально), мы отправили вниз оставшихся недостойных: исторически отвергнутых и изгнанных Судом. Тех, кто даже к Южному Району не имеет никакого отношения, ибо мысли их деструктивны от и до и не приживаются в мире будущего, в мире идеальных людей. Я резко отзываюсь о южанах, считая их неровней нам, управленцам с севера, но они заслуживают нахождения в Новом Мире на законодательном уровне, ведь принимают его ценности, уважают его правила, работают на поддержание общего блага, отчисляют налоги. А те человекоподобные создания – твари, монстры – никогда не найдут прибежища в городе: им запрещено подниматься, запрещено использовать мосты; пускай гниют вместо оснований домов, близ ядовитых испарений, остаточной радиации и бремени их ничтожности.