Дуня выбралась из «жигулей», потрясла головой, прогоняя сон. Он был какой-то сладкий, про что-то детски-хорошее. Витя подвез их не к перекрестку, как договаривались, а к Тещиному Языку. Витя-водитель и Виктор Сергеевич трясли сцепившиеся в пожатии руки и говорили про приятное знакомство и про какую-то запчасть, которую Виктор Сергеевич достанет Вите-водителю.

Когда они вошли на Дунин участок, хлопнула за спиной калитка, очарование лесного общения стало таять. Не портиться, а растворяться. Это как сдружиться с человеком в поезде, в походе, в больнице, в очереди, а потом оказаться с ним в квартире. Человек тот же, а обстановка иная. Влияние формы на содержание.

– Туалет по дорожке и налево, – сказала Дуня. – Рукомойник на веранде. Давайте свой телефон, поставлю на зарядку.

Она включила электрический чайник. Ей нечем угостить гостя. «Угостить» и «гость» – однокоренные слова.

Виктор Сергеевич плескался у рукомойника. Полотенце там чистое, утром повесила. Хоть что-то.

Он вошел в горницу, и Дуня быстро проговорила:

– Колбаса, сыр, хлеб забыла купить, только утром обнаружила, «бомж-пакеты» китайских сухих макарон – просто добавьте воды. Всё!

Виктор Сергеевич улыбался. Ах, как улыбался! За такую улыбку надо четвертовать, то есть обрубать конечности, чтобы баб не смущал. Голова-то останется, он и без конечностей будет первым парнем на деревне.

– Прекрасно! – сказал Виктор Сергеевич. – Между нами говоря, недолюбливаю, точнее – побаиваюсь женщин, которые пекут пироги с зеленым луком и яйцом.

– Вам просто не повезло. Когда мои мама и папа, вместе, пекли пироги и пиццы под общим названием «Наше все», было очень весело в процессе и безумно вкусно в финале.

– Евдокия Олеговна, вы потрясающая женщина!

– Не подлизывайтесь! Никаких припасов для особых гостей у меня в подполе нет.

– Я именно подлизываюсь, – покивал Виктор Сергеевич, – только не в смысле утех желудка.

«А каких утех?» – хотела спросить Дуня, но прикусила язык.

Виктор Сергеевич подошел к своему телефону и включил его. Раздались пиканья непрочитанных сообщений, он не стал их открывать.

– Познакомите со своими владениями?

– Если хотите.

Они прошлись по участку. Дуню подмывало рассказать, как было раньше. Каждый уголок был связан с воспоминаниями. Тут мама сажала клубнику. Наблюдали, как красиво кружили птицы. Оказалось – попортили все ягоды. На следующий год они с папой делали огородные чучела, собрав домашнее тряпье. Чучела были именными: негритянка (черная резиновая камера вместо головы) в пестром, разлетающемся под ветром мамином пеньюаре, хиппи-бой с волосами из пакли и в старых папиных клетчатых сорочках, моряк-с-печки-бряк в папиной тельняшке и маминых трениках. Высокая трава скрывала холмики бывших грядок и цветников. Когда Дуня скосит траву, они в самом деле будут походить на могилки без крестов. Дуня молчала, а Виктор Сергеевич точно услышал ее мысли.

– Вы еще слишком молоды, чтобы оглядываться назад, – сказал он. – Уберите третий глаз с затылка и переместите на лоб. Обнаружите, что пользуетесь большим и заслуженным успехом. Вы из тех, кто сам выбирает, а не его выбирают.

«Человек, который много знает, – всезнайка или эрудит, – подумала Дуня. – Как называется человек, который тонко улавливает чужие эмоции? Всечуйка?»

Она повернулась у яблонь и пригласила:

– Пойдемте чай пить.

Осенью она приедет сюда и набьет яблоками полный багажник, и на сиденьях будут стоять пакеты. Всю дорогу до дома будет вдыхать яблочный аромат. Потом раздаст фрукты соседям, подругам и сослуживцам.

Навстречу им шагал дядя Саша.

Не здороваясь, требовательно дернул головой в сторону Виктора Сергеевича:

– Олигарх?

– Э-э-э… – протянул Виктор Сергеевич и вопросительно посмотрел на Дуню.

– Дядя Саша, это… мой научный руководитель.

– Ага! – облегченно и одновременно разочарованно выдохнул дядя Саша. – Приятно познакомиться. Воробьев! – протянул руку.

– Сорокин! – ответил на рукопожатие Виктор Сергеевич.

Дуня невольно прыснула: птичий слёт. В доме звонил телефон. Непрерывно. Замолкал на несколько секунд и снова звонил. Рингтон – не Моцарт, не Вивальди, не самсунговская трель, а натуральный требовательный звонок, как в старых телефонах. Виктор Сергеевич не обращал внимания на вызовы, слушал дядю Сашу и хмурился. Дядя Саша призывал товарища Сорокина как научного руководителя разобраться с личной жизнью Дуни. Зачем она замуж выходила, если сама косит и вообще гробится на даче? А ее супруг – здоровый бугай, ни разу не инвалид, носа сюда не кажет. «Ни разу не» – это он у внучки подхватил, мысленно отметила Дуня. Алёна часто вставляла это модное и неграмотное словосочетание: ни разу не нравится, ни разу не смешно.

Они подошли к крыльцу. Виктор Сергеевич оборвал монолог дяди Саши:

– Все понял. Спасибо за информацию! – И добавил командирским тоном: – Свободен!

Дядя Саша не обиделся, даже с уважением посмотрел на Виктора Сергеевича, подчинился с удовольствием, точно солдат, истосковавшийся по приказам генерала. Только под козырек не взял, повернувшись, зашагал к калитке.

Дуне было неловко, что вывернули наружу изнанку ее семейной жизни. На волне своих филологических умозаключений она проговорила:

– «Свободен» на всех языках мира, в том числе и русском, означает недействие на человека ограничений чужой воли или обстоятельств. Но в русском императив «Свободен!» означает «можете убираться отсюда» или грубее – «пошел вон!».

На Виктора Сергеевича не произвели впечатления ее языковые познания. Он, казалось, и не слышал Дуни. Он выглядел культурно-злым. Как воспитанный мужчина, которому все не нравится до бешенства и хочется треснуть кулаком по столу или даже вмазать кому-то по морде.

– Косилка не возьмет эту траву, – сказал Виктор Сергеевич. – У тебя есть триммер?

Не заметил, что перешел на «ты», и Дуня его не поправила. Ей бы следовало решительно отказаться от помощи. Вместо этого она покивала. В багажнике машины лежал новый электрический триммер и удлинитель. У старого бензинового триммера трос, за который надо дергать, был очень тугой, в прошлом году она с ним намучилась. Когда триммер окончательно сломался, Дуня была даже рада, новый можно купить по уважительной причине.

– Ваш телефон битый час звонит, – сказала Дуня.

– Не глухой! – почти грубо ответил Виктор Сергеевич и направился в дом.

Дуня поплелась следом. Она точно знала, что его грубость была адресована не ей, а тому, за-кем-она-за-мужем. Это было приятно, точно Степан в самом деле получил по физиономии или вот-вот получит. Степан бы испугался, он был трусоват.

«Битый час» говорят про несколько минут. Почему час «битый»? Дуня пряталась за анализом слов, словосочетаний и фразеологизмов. Она всегда пряталась от неправильных чувств, позорных для высоконравственной женщины.