Они. Успокаивают. Меня. И ещё улыбаются.

Какая же красивая улыбка у Сергея. Разве можно быть таким красивым? Интересно, какое лекарство мне вливают, что я стала такая влюбчивая? Кто я такая, чтобы влюбляться в такого мужчину? Сильный, красивый, уверенный в себе. Да за таким всю жизнь будешь, как за каменной стеной. Интересно, а его девушка такая же красивая, как он? Наверное, да. Красивая, ухоженная. Ровня ему. Я же видела те шикарные букеты, которые стоят целое состояние. Мне таких букетов и не дарили никогда.

Интересно, а Сергей чем на жизнь зарабатывает?

А тебе, Ника, не всё ли равно, чем занимается в жизни твой работодатель? Где он и где ты? И кто ты такая, чтобы мечтать о таком мужчине? Ника, ты помнишь, кто ты? Убийца родной сестры. Каин в женском обличии.

Нет у меня права на личную жизнь, тем более с таким мужчиной, как Сергей. Вся моя жизнь теперь принадлежит Алёше.

Быстро же ты, Ника, забыла собственную клятву на могиле сестры. Забыла, как стояла там, у гроба Вики и поклялась, что единственным мужчиной в твоей жизни будет теперь Алексей. Ты уже нарушила одну свою клятву, данную вашей матери, когда она умирала. Нет страшней греха, чем нарушить слово, данное умирающей матери.

Мама умирала долго. Цеплялась за жизнь так долго только потому, что Алёша маленький совсем был. Сама больная уже совсем была, лежать уже не могла, спала сидя.

Вину на себя брала, что Вика, сестра моя старшая, в отца алкаша пошла.

Мама, мамочка, ты всегда во всех бедах только себя винила. Винила себя в том, что не послушалась своих родителей и вышла замуж по любви, за отца нашего, а не за того, кого они тебе в мужья выбрали. Ну, вот я же не спилась, хоть и во мне, как и в Вике, течёт кровь отца алкоголика. Дело же не только в том, чья кровь течёт в наших венах!

Дело в характере, в делах наших и поступках.

– Вот получишь ты, Ника, диплом, тогда и умру. Ты одна у нас с образованием. У Алёши вся надежда только на тебя. Сама видишь, что Вика у нас непутёвая. Не может быть пьющая женщина матерью. Ты теперь Алёшеньке и за мать. и за отца. Поклянись, что не бросишь.

А я поклялась, но бросила.

Знала ведь, что нельзя верить алкоголикам. Отец сколько раз маме слово давал, что завязал. На коленях стоял, клялся. Она верила, прощала, опять домой пускала его. Он, когда не пил, добрым был, шоколад нам с Викой покупал и конфеты. Батончики. Вика шоколадные любила, а я молочные белые.

А потом отец срывался. Продавал из дома всё, что можно. Однажды зимой сапожки мои продал. Мы тогда с сестрой две недели по очереди в школу ходили. Хорошо хоть не её сапоги продал. Она старшая, у неё нога больше была, в мои сапоги она бы не влезла. Спасибо соседке тёте Нюре, отдала мне ботинки Славика.

Мама всегда говорила, что мир не без добрых людей. Хорошие у нас соседи были, столько раз нас выручали. От отца пьяного прятали. Он, когда пить начинал, злым становился.

А потом отец в ту же зиму, когда сапоги мои продал, замёрз в сугробе. Ночью возвращался из гаражей, где он с дружками своими пил, поскользнулся на льду в соседнем переулке, упал и уснул. Обнаружили его только утром. На работу люди пошли и нашли.

Мне тогда десять было, а Вике двенадцать. Без отца легче стало жить. Хоть и нельзя так говорить, но после его смерти мы стали лучше жить.

Четыре года хорошо жили, а потом Вика праздновала своё шестнадцатилетие. Первый раз она тогда домой пьяная пришла, точнее, её привели, её же друзья и привели. До сих пор помню: стоит, качается и хихикает. Тушь размазана, куртка расстегнута, на красивой синей блузке, которую мы с мамой ей на День рождения утром подарили, пуговицы вырваны. А потом я увидела, что из кармана куртки торчат её трусы…

– Ваша? Забирайте! – это сказал тот, кого все называли Тоха, он у них главный. Потом он, обращаясь ко мне, бросил:

– Твоё счастье, что ты мелкая! Ни рожи, ни задницы, ни груди! Ухватиться не за что! Не то, что у сестры твоей, – и он схватил её за грудь и начал тискать здесь же, при всех и заржал, остальные подхватили. А Вика стоит и тоже хихикает, к Тохе этому прижимается.

Я знала их всех, в одном дворе жили. Меня они в свою компанию не брали. Я для них мелкая была. Я тогда первый раз порадовалась, что не такая красивая, как Вика.

То, что я маленькая, так это я в маму, она у нас тоже невысокая была и худенькая. Вика она другая. Была. Высокая, красивая, ладная. Она уже в пятнадцать выглядела, как взрослая. Парни на неё всегда засматривались.

Хорошо, что хоть мамы дома не было, не видела она Вику такую. Мама пришла поздно вечером, когда Вика уже спала. Я тогда уже её уложила, рвоту за ней в коридоре убрала, даже вещи её уже выстирала, но мама всё равно всё поняла. Вот только зашла в нашу комнату, посмотрела на Вику и всё поняла. Плакала потом на кухне, а я её чаем отпаивала.

Вика пережила маму всего на полтора года. Она, так же, как отец, пила запоями. Неделю пьёт, потом утром, мучаясь от похмелья, слово даёт, что всё, не будет больше. А потом опять срывается… срывалась…

Мы так и не узнали с мамой, кто отец Алёши. Вика нам так и не сказала. Я сразу поняла, что Вика беременная. У нас с ней цикл одинаковый был. Да и токсикоз у неё сильный был. Только он и держал её от пьянства. Вика на запахи очень чувствительная стала. Мы с мамой нарадоваться не могли, надеялись, может она совсем бросит пить. Не бросила…

Через полгода сорвалась. Напилась и уснула в парке, на скамейке. Хорошо, что лето было, не замерзла ни она, ни Лёша.

Вот тогда её и лишили материнства. Хорошо, что когда за Алёшей из органов опеки пришли, Татьяна, соседка наша пришла, она телефон мой знала, позвонила. Мама тогда в больнице была. Врачи ей тогда диагноз сказали, рак. Тогда же сразу и сказали, что ей недолго осталось. Оперировать поздно было. Полгода, максимум год они ей дали. А мама, как услышала, что Алёшу в приют забрали, сказала:

– Жить буду, сколько Бог даст! Но мне теперь нельзя ещё умирать.

Бог дал маме прожить ещё два года. Я успела техникум закончить, опеку над Алёшей оформить. Это Татьяне спасибо надо сказать! Она меня знала, помогла.

Вика только через два месяца поняла, что мамы нет. Она тогда в запое была. На похоронах была, но совсем не понимала, на чьих.

Сама ко мне пришла. Лёшку увидела и на колени упала. Я её тогда даже в клинику отвела, закодировала от пьянки. Она сама попросила, сказала, что иначе не справится. Больше года Вика не пила. Даже с мужчиной стала жить. Шуриком из соседнего дома. Лёшку они стали на выходные брать, когда Вика уже полгода не пила. Он, знал, что она его мама. Называл её "мама Вика", а меня "мама Ника". Я, когда первый раз Вике с Шуриком на выходные Алёшу отдала, места себе не находила. Весь вечер у них под окнами просидела, в кустах, чтоб они меня не видели. Никак поверить не могла, что всё хорошо будет.

Вот там, в тех кустах меня и застал Митя, точнее, его Мухтар. Митя вышел выгуливать Мухтара, вот Мухтар и сделал свои дела мне в кроссовки. Животное же не виновато, что там, где надо лапу задирать, стоит кто-то. Митя долго извинялся, потом до дома меня проводил. Мы встречаться с ним начали, я сразу всё честно ему про Лёшку рассказала. Он не против был.