и бежала, глотая смех и солёный ветер, увязая в теплом золотистом песке. А маленькая Роза бежала рядом, хныча и дергая сестру за платье:

— Не беги! Марта, не беги, я сейчас упаду!

Бывать на море Розе не понравилось, поэтому Марта гуляла по пляжу на рассвете, пока младшая сестра спала. В остальное время приходилось за ней присматривать: отец работал, мама была занята готовкой или садом, а нянечку в то лето отпустили ухаживать за больной родственницей.

— Я все смотрю на него, смотрю — и не могу насмотреться, такое оно красивое, — говорила Марта о море отцу. Окна его кабинета на втором этаже выходили на запад, на ту самую бухту, где она любила гулять. Бывали вечера, когда он звал девочку к себе наверх, и тогда она, забираясь с ногами на широкий подоконник, смотрела, как в пылающей воде исчезает похожее на тыкву солнце, оставляя небо тихо догорать в одиночестве.

— Я так хочу увидеть закат, — сказала Марта после долгого молчания, когда Роза наконец свернула с грунтовой дороги на асфальт.

— Этот плотник… сколько он с нас возьмет?

— Не волнуйся, он сделает скидку, — Марта покраснела, — по знакомству.

— Надо же, — усмехнулась Роза.

Олаф встретил их на пороге своей мастерской.

— Марта, мои соболезнования… еще раз… — он был взволнован и сперва не заметил Розу. — Мне так жаль.

— Да. Это печально, — сказала Роза, — но жизнь продолжается. Мы можем забрать наш заказ?

— Да, все готово, — Олаф указал рукой в сторону двери, возле которой аккуратно прислоненная к стене стояла массивная крышка дубового гроба, а рядом на добротно сколоченной табуретке сидела загорелая девочка лет десяти. Она улыбалась Марте.

— Грузите его в пикап, Олаф, — сказала Марта.

Уходя, добавила вдогонку:

— И еще раз передайте спасибо вашему брату за рецепт, в последние дни папа спал гораздо лучше.

Похороны прошли тихо: кроме осиротевших сестер, на кладбище было несколько пожилых соседей. Одна женщина, которая жила в Песчаном ещё до того, как родители Марты купили там дом и землю, пришла с внуком, развозчиком местной лавки. Всю церемонию старушка то и дело наклонялась к юноше и громко шептала ему на ухо (— Уж столько лет вдовец… Так и не оправился…) Парень кивал, хмурил брови и украдкой поглядывал на глубокий вырез траурного платья Розы.

Дома Марта накрыла для пришедших помянуть отца большой стол в гостиной и подала утку с запеченной тыквой:

— Папа любил утку, а тыква в этом году очень сладкая уродилась.

Когда все разошлись, она поднялась в кабинет отца, раздвинула на окнах пыльные шторы и забралась с ногами на широкий подоконник: тыквенное солнце, раскрасив небо в огненно-алый, тонула в вишневом море.

— Я все смотрю на него — и не могу насмотреться.

— А ты смотри, Марта, просто смотри на него всегда.

Пыльное солнце

Был вечер. Солнце висело низко и светило прямо в лобовое стекло. Отражалось в глянцевых поверхностях машин, окнах зданий и, казалось, в самом воздухе. Все вокруг было залито солнцем, которое подсвечивало каждую пылинку.

Вика сощурилась и опустила солнцезащитную панель над своим пассажирским сидением, взглянула в зеркало: глаза покрасневшие, на открытом лбу тонкая, но очевидная морщинка… Челку сделать? Она отвернулась к окну: подъезжали к дому. Саша сегодня молчаливый — хорошо. Врать она не умеет, поэтому если спросит о приеме, придется все рассказать, а не хочется. Есть хочется. И в душ. А лучше в ванну — набрать воды, укрыться пеной, подумать… что делать с этой беременностью, которую она совсем не планировала. Вика представила, как она стоит где-нибудь в Манеже, сияет улыбкой и красноречием, открывая выставку Сары Мун перед разодетой публикой, и тут через весь зал с криком «Мама» к ней несется ребенок. Нет, этот сюжет не для нее… но что сказать Саше?

— Все хорошо? — спросил он. За то время, пока они ехали от ее офиса, Вика не сказала и пары слов.

— Устала.

Но голос ее прозвучал не устало, а, скорее, задумчиво. Саша тут же вспомнил про врача и отвлекся от дороги, чтобы взглянуть на жену. В этот момент пыльное солнце особенно настойчиво заглянуло в окно ехавшей впереди Саши черной Ауди, и ее ослепленный на миг водитель не заметил перестраивающийся фургон.

***

Вика лежала в ванной, спрятавшись за белой пеной. Голова гудела от обрывков мыслей прожитого дня. Катя долго не засыпала, но хоть успокоилась. Ночью будет ворочаться — надо ее поднять… Она вспомнила шуршащий целлофановый пакет со скомканным белым бельем (в день рождения надо быть нарядной!), казавшимся теперь серым. А еще — заплаканное Катино лицо, нелепые чужие леггинсы, собравшиеся на коленках грустной гармошкой; нетронутый торт, который накануне так долго выбирали, чтобы угостить ребят в детском саду. Торт протягивала Вике молоденькая, но очень серьезная воспитательница с красивым именем Наиля:

— У нас не разрешают давать детям торты с масляным кремом, — сказала черноглазая Наиля и посмотрела в сторону: утром она лично приняла злосчастный торт у этой вечно запыхавшейся мамочки, а потом пришла медичка и орала, как блажная, на всю группу, а тихая новенькая Катя прямо на прогулке… но она даже не просилась, Наиля это помнила точно… еле угомонила детей, которые стали обзывать бедняжку.

Вика глубоко вдохнула, задержала воздух и медленно погрузилась под воду. В состоянии полуневесомости хотелось замереть: и жить, и не жить одновременно. Ощущать тело подвластным только ее воле. Вику тревожила, но в то же время притягивала мысль, что сейчас она может все прекратить.

Ее волновала эта прозрачная (или призрачная?) грань между жизнью и смертью… всего несколько сантиметров остывшей воды — и все кончено… В эти тягучие размышления ворвался звук, похожий на крик (Катя?), и она резко села, опираясь на бортики облезлой ванны. Слышался лишь плеск воды — показалось. Когда Вика вспомнила о дочери, спящей в единственной комнате их дешевой съемной квартиры, представила, как Катя лежит на разложенном диване одна, как прилипли к порозовевшей щеке, к вспотевшему лбу золотистые волосы, ей стало жарко. Она открыла холодную воду.

Следующим утром проспали. Вика торопливо оделась, включила на кухне мультики и поставила перед заспанной девочкой тарелку с хлопьями:

— Ешь, только поскорее, опять опаздываем.

Пока Катя завтракала, у Вики было немного времени. Выпить кофе или накраситься? Она закрыла за собой дверь в ванную. Постояла, глядя в треснувшее зеркало. Привычно поправила густую челку и собрала волосы в хвост. Кофе купила в ларьке у работы.

Конечно, опоздали. Конечно, эта девчонка просверлила насквозь своими чернющими. Не рассказывать же каждый