подпитывалось прогулками по берегу Балтийского моря вдоль прекрасных песчаных пляжей и наблюдением за оживленным движением прогулочных катеров и грузовых судов, направляющихся во все уголки мира. В Данциге его также впечатлила огромная синагога со сводчатыми потолками и большим куполом. Она, несомненно, являлась одним из самых эффектных зданий в городе, при этом не столько внешне великолепная архитектура, сколько внутренняя духовная сила этого места произвела на моего отца неизгладимое впечатление, вызвала ощущение сопричастности.

Когда конференция закончилась, папе не хотелось уезжать из Данцига. Он решил вернуться, пожить в нем, подучить немецкий, который считался официальным языком города. Откуда мог он знать, что его лингвистические навыки так скоро пригодятся в совершенно иных, противоестественных целях?

Папа вполне мог бы остаться в Данциге, но его тянуло обратно в Томашув-Мазовецки по одной очень веской причине: девушка-красавица, которая работала в свадебном магазине, вышивала платья. Ее звали Рейзел Пинкусевич, и она была на два года младше моего отца. Рейзел разделяла стремление Машела исследовать мир за пределами провинциальной Польши. Она изучала эсперанто, только зарождавшийся тогда международный язык, чтобы иметь возможность повсюду беспрепятственно общаться с людьми. Мама родилась в деревне Парадиж недалеко от Томашува. Горькая ирония заключалась в том, что «райское» название не спасло их славную деревушку: в 1939 году она превратилась в настоящий ад. В течение 200 лет до того этот регион представлял собой идиллию для еврейской общины. Еврейские дети получали прекрасное образование высочайшего уровня в хороших частных школах. В городе процветала текстильная промышленность. Фабрики производили шелк, ковры и всевозможные ткани для одежды. Наши предки проживали в Томашуве уже более двух столетий.

Мама происходила из глубоко религиозной ортодоксальной еврейской семьи хасидов. Некоторые члены семьи Пинкусевич были теологами. Они происходили из раввинской династии, насчитывающей более 200 лет. Моего отца, который был гораздо более либерален в своих взглядах, чем мамины родственники, они, конечно, не одобрили. Прежде всего, он был чисто выбрит. В еврейской общине борода, как и шляпа или головной убор, были признаком глубокой религиозной веры. Папа же редко носил шляпу — такая вольность была попросту неприемлема в семье Пинкусевич. Портной по профессии, в душе папа был актером и певцом: он любил танцевать при каждом удобном случае, обожал театр и никогда не пропускал ни одного представления наведывавшихся в городок бродячих артистов.

Старейшины семьи Пинкусевич считали театр мероприятием легкомысленным. Они были убеждены, что человек должен изучать Священные Писания и религиозные вопросы. По их мнению, люди, которые пели светские песни на сцене, особой скромностью не отличались. Еще меньше, чем театр, они признавали кино, в котором лицедейство было представлено крупным планом и, будучи спроецированным на экран, даже превосходило саму жизнь по размеру.

В 1936 году папа получил небольшую роль в фильме «Юдел играет на скрипке», где он снялся вместе с бывшей звездой немого кино Молли Пикон. Этот фильм признан критиками одним из величайших фильмов на идише за всю историю кинематографа. По правде говоря, он был всего лишь статистом и участвовал в танцевальной сцене. Фильм был снят под Варшавой, в еврейских поселениях в польской сельской местности. Молли снялась в роли Юдел, женщины, которая по сюжету переодевается мужчиной, чтобы получить место скрипачки в бродячей группе, исполняющей клезмерскую музыку, популярный в то время музыкальный жанр на идише. Жизнь ее становится сложной и комичной, когда она влюбляется в одного из своих коллег-музыкантов.

Полные энергичных песен и танцев кадры этого роуд-муви показывают зрителям подлинную жизнь еврейской общины в Польше до Холокоста. Во времена фашизма и повсеместного антисемитизма фильм помог еврейским общинам Центральной Европы сохранить чувство идентичности и солидарности. Теперь, собирая пыль в киноархивах и институтах, «Юдел играет на скрипке» остается эпитафией самобытной еврейской культуре, которую пытались искоренить нацисты.

Мой отец проделал долгий путь в Варшаву только для того, чтобы побыть в присутствии Молли. Моргнувший в один прекрасный момент зритель наверняка пропустит эпизод с его участием. Тем не менее, хотя у него и была всего лишь небольшая третьестепенная роль, я горжусь тем, что он поучаствовал в создании этой исторической киноработы.

Уважая нелестное о себе мнение семьи Пинкусевич, папа старался держаться от мамы подальше. К счастью для него, влечение было взаимным, при том что она тоже колебалась, прежде чем сделать первый шаг. Барьер был окончательно преодолен, когда мама вместе с несколькими своими подругами вступила в сионистскую организацию. Машел и Рейзел начали понемногу беседовать, а затем и тайно встречаться. Они совершали долгие прогулки, избегая знакомых улиц и людей.

У папы был прекрасный тенор, и, когда он ухаживал за моей мамой, он пел ей серенаду из популярной песни на идише под названием «Рейзел». Она была написана Мордехаем Гебиртигом, влиятельным поэтом межвоенного периода, музыкантом-самоучкой, который выстукивал композиции на пианино одним пальцем. Гебиртиг был застрелен немцами в Краковском гетто в 1942 году.

На улице,

На чердаке маленького домика

Живет моя дорогая Рейзел.

Каждый вечер я прохожу под ее окном, свистом зову ее,

Рейзел, выходи, выходи, выходи.

Текст песни Гебиртига почти в точности отражал характер отношений моих родителей, даже недовольство моих бабушки и дедушки. В песне Рейзел отвечает:

Я прошу тебя,

Не свисти больше.

— Ты слышишь — он снова свистит, — говорит мама.

Она набожна, и это ее расстраивает.

Приличные еврейские мальчики не свистят.

Просто подай знак на идише.

Раз, два, три.

Летом 2021 года, рассматривая старые фотографии и книги, чтобы напомнить себе о прошлом, я слушала эту песню впервые, может быть, за пятьдесят лет. На YouTube выложена очаровательная запись этой композиции, сделанная в прямом эфире. Я сидела дома в Хайленд-Парке и плакала. Я больше не та малышка, которой с трудом давались даже слезы.

Я никогда не слышала, чтобы мой отец пел моей матери. Вечная тьма, окутавшая нашу квартиру в гетто, не предусматривала даже самых простых развлечений. Петь такие легкомысленные популярные песенки было бы в те страшные времена чуть ли не аморально. Следовательно, для моего отца музыка тоже погибла во время Холокоста.

В ортодоксальной семье моей мамы Рейзел не было принято, чтобы девушка, достигшая брачного возраста, сама выбирала себе партнера. В кругу Пинкусевичей это было неслыханно. В их мире браки организовывала шадханит, или сваха, — женщина, которая знала семейное происхождение обеих сторон и всю необходимую информацию о них. Идея таких браков заключалась в том, что, если пара хорошо подобрана,