ли не в каждой манипуле. Дорогие они к тому же, сам, наверное, знаешь, ценой с эфесского жеребца будут. Нет, господин, настоящие молосские доги – царские звери!

Константин Германик, не умея скрыть нетерпеливого любопытства, даже подался вперед:

– А мой?..

Грек понял его с полуслова:

– Твой – беспримесный, можешь не сомневаться. Уши у него висят, как у настоящих египетских собак, брюхо втянуто, лапы мощные, а значит, родословная его длинная. А теперь вспомни, трибун, за какое место укусил твой пес нашего капитана.

– За ногу, конечно. Он же до сих пор хромает.

– А за какое место?

– А это важно? Ну, наверное, куда дотянулся, туда и цапнул!

Грек снова заулыбался, и снова, вспомнив о том, что-зубов-то у него нет, прикрыл рукавом рубахи рот:

– Это очень важно, господин. Дело в том, что годовалый щенок обладает повадками взрослого боевого пса. Он прокусил икру моего (надеюсь, бывшего) хозяина с внутренней стороны. Понимаешь, трибун, молосский дог нацелен, от рождения, наносить урон противнику там, где тело менее всего защищено броней. И ранее, и теперь мало кто носит поножи с обеих сторон ноги. Я могу поклясться, что твой пес приучен также рвать нижнюю часть правой руки, не защищенную щитом, но зато угрожающую тебе мечом. Не сомневайся, верным охранником станет!

– А кормить его чем будем? – обеспокоился трибун, в чьи обязанности, кроме всего прочего, было следить за провиантом для солдат.

Тут внимание всех привлекло характерное «кха-кха-кха!» эфиопа. Константин с удивлением посмотрел на Калеба, сидевшего на полу и скрестившего ноги по восточному обычаю рядом с фракийцем, который, наоборот, присел на корточки. Калеб снова воскликнул «кха!», выразительно сунув сложенные черные пальцы правой руки себе в рот.

Германик озадаченно на него посмотрел: «Луком ты владеешь лучше, чем языком Империи».

– Никто не знает, что сейчас хотел сказать наш многословный друг? – поинтересовался он.

– Позволь мне, – мигом вызвался Эллий Аттик и, как человек сугубо мирный, не дожидаясь приказа, вдруг обратился к Калебу на каком-то странном гортанном и одновременно певучем языке.

Эфиоп, услышав явно знакомую речь, воззрился на Аттика испуганно-радостно и вдруг быстро заговорил на этом наречии.

Аттик только кивал, загибая пальцы.

– Да переведи же на греческий! – не выдержал Константин Германик.

– Сейчас, – кивнул Аттик и, закончив загибать пальцы на обеих руках, поспешил с переводом: – Этот страшный солдат говорит, что в детстве видел, как кормят двух подобных псов. Он служил при дворе кандака. Мне откуда-то знакомо это слово, но сейчас не время разбираться. Я так понял, что готовили Калеба в личную охрану, поэтому он и видел обряд кормления очень похожих на нашего Цербера псов.

– А ты, что же, дрессировать умеешь, а дать пожрать собаке так не способен? – ревниво глянул на Аттика Константин Германик.

– Отчего же, – смело возразил тот. – Дрессировать и кормить зверя совсем не одно и то же. Меня просто собаки любят: и молосские доги, и беспородные худые кобели с площади Тавра, которые вечно дерутся возле лавок мясников, и…

– Ты многословен, – перебил его офицер. – Но прощаю. Выкладывай, что сказал наш эфиоп.

Оказалось, что на судне вполне можно было разжиться продуктами для годовалого щенка. Эфиоп еще несколько раз уточнял, Аттик переводил, и стало ясно следующее. Кормить полагается два раза в день. Основной рацион: ячменный хлеб с молоком, ну, с пресной водой, если молока нет. Обязательно давать отвар из костей, немного соленого сала. Прямо в пасть собаке проталкивать сырое яйцо, чтобы шерсть была гладкой и кости крепкие.

Неожиданно в разговор вступил фракиец Тирас:

– Трибун, у нашего носатого капитана на палубе в клетке десяток куриц да петух. А я, когда из кабака возвращался, свинку себе прикупил. Подумал: «Пост скоро кончится, угощу старшого». Но раз такое дело, почему бы свинью в дело сразу не пустить?!

Глава VI

Одиссея эфиопа Калеба

Каботажное плавание вдоль берегов Греческого моря само по себе было достаточно однообразным. Невысокие по сравнению с Анатолийским побережьем горы, почти до вершины покрытые лесом, сменила степь, уже зазеленевшая молодым ковылем.

Корабли каравана шли, не упуская друг друга из виду и ориентируясь на последнего, тихохода. Ветра не было третий день, солнце припекало, и подошвы сандалий иногда просто прилипали к обильно просмоленной неделю назад палубе. Воняло куриным пометом, человеческой мочой, потом гребцов. Те работали полдня, потом, когда корбита останавливалась, поджидая тихохода в караване, играли в кости или спали. Их полуголые тела, скрюченные из-за недостатка места, напомнили Константину Германику поле битвы в Ассирии после того, как и свои, и чужие трупы ночью обобрали мародеры.

Но тут, слава Христу, все было спокойно. Носатый египтянин-капитан настойчиво и убедительно отклонил все предложения Константина «пристать к берегу и размять ноги». Возражения навклира были убедительны: воды и припасов вполне хватит до самой Ольвии, остановка только задержит торговую экспедицию как минимум на день.

– А у меня для вас и вашей собачки, – сообщил Аммоний, – еще остались свежайшие хлебцы, завернутые по египетской традиции в пальмовые листья. Курочку я для Цербера велел приготовить, пусть кушает на здоровья. Хотите еще вина? У меня есть родосское, сладкое, как поцелуй опытной женщины.

При упоминании о женщине трибун так посмотрел на капитана, что у того задрожали коленки. Тридцатилетний Константин воздерживался уже более месяца, каждую ночь ему снились женские груди, большие и белые.

Поняв, что сболтнул лишнего, суетливый, как все египтяне, навклир поспешил исправить ошибку:

– До Ольвии плыть от силы три дня. А там встретите послушных женщин. Поверьте мне, красоту светлых, как свет зари, готок, неистовство в любви смуглых сарматок и сговорчивость женщин севера, которые готовы провести с тобой несколько дней, лишь бы купить мужу или брату византийский нагрудный панцирь, – не забыть до встречи с нашим старым богом Анубисом, проводником в иной мир.

Приняв молчание Германика за согласие, Аммоний решился дать совет:

– Великолепный солдат. Я специально приставил к тебе своего раба, этого забавного грека, чтобы он своими веселыми рассказами отвлекал тебя от мрачных мыслей или грустных воспоминаний. Я старше тебя, поверь мне: хорошая сказка полезнее плохой правды. А правда, увы, всегда – зла.

Мысленно согласившись с доводами навклира, Константин Германик кивнул и направился в свой закуток на корме судна. Хотя идти было нужно всего несколько шагов, он смотрел под ноги, переступая через спящих гребцов. Те снова дрыхнули, ведь последняя тихоходная корбита осталась далеко позади, напоминая черного таракана, только вместо ножек высовывались длинные и казавшиеся тонкими издалека весла, и били они