Не успел я выложить себе в тарелку большую ложку пюре, чтобы собрать остатки соуса, как Кипяток, который так и не притронулся до сих пор к остывавшей перед ним курице, повернулся к Чарли и сказал:

— Знаешь, что здесь плохо?

— Что, Кипяток? Ты у нас теперь знаешь ответы на все вопросы. Скажи.

— Я скажу. Здесь воняет. Это больше не Смертидея. Это плод вашего воображения. Вы просто куча мудаков, которая занимается мудизмом в своей мудацкой Смертидее.

— Смертидея — ха, не смешите меня. Какая может быть Смертидея, если она не нападает и не кусается.

— Я один знаю о Смертидее больше чем вы все вместе взятые, и Чарли тоже, который думает, что он умнее всех. Мой мизинец больше понимает в Смертидее, чем вы.

— Вы же представления не имеете о том, что здесь происходит. А я знаю. Знаю. Знаю. К черту Смертидею. Я больше забыл Смертидеи, чем вы ее знали. Я буду жить в Забытых Делах. А вы торчите в этой проклятой крысиной дыре.

Кипяток вскочил, сбросил курицу на пол, потом шатаясь и громко топая, выскочил за дверь. Над столом повисла ошеломленная тишина, никто не мог вымолвить ни слова.

Потом Фред сказал:

— Не переживай из-за него, Чарли. До завтра он протрезвеет, и все будет нормально. Он просто опять пьян — когда трезвый, он совсем другой.

— Нет, кажется, он ушел навсегда, — сказал Чарли. — Надеюсь, это к лучшему.

Вид у Чарли был очень грустным, и всем было очень грустно, потому что Кипяток был родным братом Чарли. Все сидели и смотрели в свои тарелки.

Проходили годы; Кипяток так и жил в Забытых Делах, собирая потихоньку банду из тех, кто был на него похож, кто верил в то, что он говорил и делал, вел себя как он — тех, кому нравилось копаться в Забытых Делах и пить виски, сделанные из того, что там находилось.

Иногда они приводили в чувство кого-нибудь из банды и отправляли его в город продавать забытые вещи, среди которых попадались красивые и необычные, или книги, которые мы тогда жгли вместо дров, потому что в Забытых Делах их валялось миллионы.

Хлеб, еду и всякий прочий хлам они добывали из забытых вещей, так что могли жить, не занимаясь ничем, кроме раскопок и пьянства.

Маргарет подросла, превратилась в очень красивую молодую женщину, и мы все крепче привязывались друг к другу. Однажды Маргарет пришла ко мне в хижину.

Я всегда узнавал ее еще до того, как она появлялась — по тому, как она ступала на доску, на которую всегда наступает, — и все мои внутренности натягивались от радости, как веревки на колокольне.

Она постучала в дверь.

— Входи, Маргарет.

Она вошла и поцеловала меня.

— Что ты сегодня делаешь? — спросила она.

— Нужно идти в Смертидею доделывать статую.

— Ты все еще лепишь этот колокол? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Очень медленно движется. Слишком долго. Хочется уже закончить. Устал я от этой штуки.

— А что ты будешь делать потом? — спросила она.

— Не знаю. У тебя есть какие-то идеи, милая?

— Ага, — сказала она. — Хочу сходить в Забытые Дела, посмотреть, что там есть.

— Опять? — сказал я. — Тебе определенно понравилось.

— Там интересно, — сказала она.

— Ты, наверное, единственная женщина, которой там нравится. Все остальные боятся Кипятка и его банды.

— Там интересно. Кипяток безобидный. Ему нужно только напиться.

— Хорошо, — сказал я. — Все в порядке, милая. Приходи вечером в Смертидею. Я повожусь немножко с колоколом, и тоже приду.

— Ты пойдешь со мной? — спросила она.

— Нет, мне еще нужно тут кое-что сделать.

— Тебе помочь? — спросила она.

— Не надо, это так, ерунда, я сам.

— Тогда ладно. До встречи.

— Только сначала поцелуй меня, — сказал я.

Она подошла ближе; я крепко обнимал Маргарет, целовал ее в губы, потом она засмеялась и убежала.

Через некоторое время я пошел в Смертидею лепить колокол. Работа не двигалась вообще, и в конце концов я просто сел на стул и стал смотреть.

Резец вяло болтался у меня в руке, потом я бросил его на стол и бездумно закрыл тряпкой.

Подошел Фред и увидел, как я сижу, таращась на колокол. Он ушел, не сказав ни слова. Эта штука даже отдаленно не напоминала колокол.

Наконец, пришла Маргарет и спасла меня. На ней было красивое платье, в волосах лента, а в руках она держала корзину, чтобы складывать туда всякие штуки, найденные в Забытых Делах.

— Как колокол? — спросила она.

— Он закончен, — сказал я.

— Что-то непохоже, — сказала она.

— Он закончен, — сказал я.

По пути из Смертидеи мы встретили Чарли. Он сидел на своей любимой кушетке и кормил крошками хлеба собравшуюся вокруг форель.

— Куда собираетесь, ребята? — спросил он.

— Просто погулять, — сказала Маргарет прежде, чем я успел открыть рот.

— Что ж, хорошей прогулки, — сказал Чарли, — Замечательный день, правда? Сегодня отличное голубое солнце.

— Конечно, — сказал я.

Появидась Полин — сначала она заглянула в дверь, потом подошла ближе.

— Всем привет, — сказала она.

— Привет.

— Что ты хочешь на обед, Чарли? — спросила она.

— Ростбиф, — сказал Чарли в шутку.

— Ну, так ты его получишь.

— Вот так сюрприз, — сказал Чарли. — Сегодня что, мой день рождения?

— Нет. Как у вас дела, ребята?

— У нас хорошо, — сказал я.

— Гулять собираемся, — сказала Маргарет.

— Это здорово. До встречи.

Никто не знает сколько лет Забытым Делам; касаясь нас одной стороной, они теряются в такой дали, до которой мы не можем добраться и не хотим.

В Забытые Дела никто не заходил слишком далеко, кроме того парня, который, по словам Чарли, написал о них книгу, и могу представить себе, как трудно ему было выдержать там так долго.

Забытые Дела тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся, и тянутся. Теперь ты представляешь, что это такое. Это очень большое место, гораздо больше нашего.

Сквозь голубой солнечный день шли мы с Маргарет, держась за руки, потому что мы были близки, и над нашими головами проплывали светлые облака.