– Пап, у нас ничего, кроме макарон, нет? – спросил я.

Отец задумчиво смотрел на меня и, дурачась, опускал и поднимал то одну бровь, то другую.

– Согласен, макароны надоели… Может, на рыбалку пойдём, а?

Я-то, конечно, не против. Но, по-моему, из нас двоих ловить рыбу не умел никто.

– Вот и научимся, – оптимистично заявил папа. – Сам знаешь, не боги горшки обжигают.

У местных мы взяли лодку – старую, вёсельную, с облезлыми бортами и скрипящими уключинами. Геологи поделились с нами спиннингами.

– Не потерять бы их в море… – сказал отец.

Рыбачить решили в ближайшей бухте, недалеко от берега, чтобы не вынесло в открытое море. Я первым забрался в лодку, следом отец. Он оттолкнулся от песчаного берега и взялся за вёсла.

Лодка заскользила по плавным изгибам волн, днище заходило под ногами, и я стал похож на неваляшку, которая должна качаться, чтобы сохранить равновесие. Это были какие-то другие отношения с реальностью. И всего-то несколько метров отошли от берега, а уже всё иначе.

Я опустил руку в Баренцево море. Сотней маленьких иголок холодная вода колола ладонь, обегала борта и вновь становилась непроницаемым северным морем.

Мы отошли от берега метров на тридцать. Отец достал спиннинги и протянул один мне. Где-то на картинках или по телевизору я видел, как лихо забрасывают их в воду рыбаки. Раскручивают леску и со свистом закидывают блесну на несколько десятков метров далеко-далеко. Что-то подобное решил повторить и я: взмахнул, крутанул, швырнул. Кажется, отец даже чуть пригнулся, чтобы его не зацепило крючком.

В общем, мне показалось, что мой первый бросок вышел в целом удачным. Но потом выяснилось, что леска, пока летела, так сильно запуталась, что даже застопорила катушку. Дёргаю её, дёргаю, а она ни в какую.

– Это из-за ветра, – пояснил я себе и окружающему миру.

Отец помог вытащить леску, но распутать её было уже невозможно. Пока я возился, он забросил свой спиннинг. И тоже неудачно: сразу же оторвалась блесна.

– М-да, нехорошо вышло, – протянул отец, вытаскивая её обратно. – Получилось распутать?

Я покачал головой.

– Ну и порыбачили, – отец вытер мокрое от морских брызг лицо. – Ладно, погребли к берегу. Всё равно уже ловить не на что.

Так и вернулись мы домой ни с чем. Опять сварили макароны и легли спать. А леску я потом обрезал. Отец, когда относил спиннинги, пообещал хозяевам подарить новые блёсны. Неизвестно, правда, когда это будет. Как минимум не скоро.

За окном лил дождь: то по-настоящему, то просто моросил. От влаги поселковая дорога блестела как каток, а над нею висел туман.

– Давай сегодня никуда не пойдём, – предложил отец и вытянулся на кровати. Сетка прогнулась под ним и мелодично завжикала.

– Хорошая идея, – я тоже лёг, и моя кровать чуть меньше, но тоже прогнулась и завжикала.

Так и лежали мы, чуть покачиваясь. Когда я подумал, что отец уснул, он спросил:

– Чаю хочешь?

– Ага…

Он отправился на кухню, стал греметь чайником и чашками. Потом мы пили горячий чай с сахаром и бутербродами с кусочками холодного масла, о чём-то разговаривали и смотрели в окно, по которому бежали разводы воды и тумана, напоминавшие картины далёких французских художников. Красивые и лёгкие. Мы их проходили в школе в этом году. А сейчас они сами собой возникли на нашем стекле.

После вчерашнего дождя утро казалось удивительно красивым: нежное солнце над Баренцевым морем, прозрачное небо, доверчивая зелень, которая едва покачивалась от ветра. Это был, наверное, первый погожий летний день. Как выяснилось позже, чуть ли не единственный. От этого особенно ценный.

– Купаться пойдёшь? – спросил Борис, заглянув к нам.

Что ответить на этот вопрос, находясь на берегу Ледовитого океана?

– Купаться? – растерянно переспросил я.

– Я каждый день хожу, – пояснил Борис. – Даже зимой. Без выходных и праздников. И первого января ходил. Сугробы выше меня, ночь полярная кругом, а море – живое. Бьётся о берег, и ничего ему не страшно. Потому что оно сильное.

Мы пошли к морю. По левую руку виднелся маяк, по правую – заброшенный корабль.

На берегу Борис разделся до плавок. Аккуратно уложил спортивный костюм на камень, придавив сверху другим. У самой кромки воды сделал несколько глубоких вдохов, подмигнул мне и пошёл в море:

– Тут главное ноги не повредить, пока до песка доберёшься…

Действительно, какого только мусора не было под ногами. Океан выбрасывал на берег доски и пластиковые бутылки, бобинцы, обрывки тралов[5] и масляные канаты.

– Баренцево море, – говорил Борис, заходя в воду, – одно из шести мест в Мировом океане, куда сносит весь человеческий мусор. Течения так устроены… Самое экзотическое, что тут находили, – это резиновых детских утят. Я по радио слышал, что у берегов Канады с палубы сорвало контейнер. Там их тысячи было. Потом лет пятнадцать по всему миру эту живность ловили. Весёлые такие… У меня пара штук есть. А вон, смотри, венский стул валяется… Принесло же!

Я заворожённо следил за шагами Бориса. Он осторожно вошёл в воду и, выдержав небольшую паузу, нырнул.

Он плыл, аккуратно раздвигая руками холодные воды океана. Делал он это спокойно и размеренно. Метров через двадцать – двадцать пять повернул обратно к берегу.

Мне интуитивно захотелось схватить полотенце и дать ему сразу, после купания. Но Борис с улыбкой покачал головой. Он стоял на ветру, повернувшись лицом к океану:

– Нет, сейчас то что надо. После Баренцева моря этот ветер кажется посланником тёплых краёв.

Точно, подумал я и улыбнулся: говорит, как поэт. И теперь мы улыбались вместе. Борис произнёс нараспев:

– И в размеренном теченье,

И в напоре грозных круч

Жизнь даёт нам утешенье

И рождает света луч.

– Это ваш мальчишеский бог говорит? – спросил я.

– Ага! Он же у меня и говорит, и пишет, – подтвердил Борис и показал на солнечные лучи, которые просачивались сквозь облака и опускались над океаном. – Здорово, правда?

Пока Борис одевался, я подошёл к выступам скал, поднимавшимся над океаном на метр-полтора. Вопреки всем ветрам и холоду, в расщелинах рос золотой корень. И как раз сейчас на коротких и упругих стеблях появились крохотные розовые цветки. Они не боялись ни волн, ни дыхания Севера.