Они совпадали.

Ускорив шаг, ювелир практически побежал, опасаясь успеть лишь к развязке. Однако спектакль, похоже, только-только начинал разыгрываться.

Их было пятеро, в руках у одного всего-навсего нож. Наверняка, и остальные вооружены чем-то подобным, но не видят необходимости сейчас пускать оружие в ход. Какая-то местная шпана. Окружив насмерть перепуганную девицу, они что-то пьяно горланили, смеялись, даже не скрывая своих намерений. Да и кого им тут бояться? Наверное, важные шишки в своем маленьком бедном районе на самой окраине большого Ледума. И не предполагают даже, что кто-то решится им тут помешать.

— Искаженная! — вдруг выкрикнул один из них, и голоса на миг стихли. Потом зашумели снова, но веселости в них осталось совсем немного, зато появилась брезгливая, слепая ненависть и щепотка страха.

Чертовы ксенофобы. Быстро же они вычисляют чужаков! Нюх у них, что ли, на это дело? Впрочем, у Софии её маленькая проблема разве что на лбу не написана.

Себастьян задумался. С одной стороны, нет его вины и ответственности в поступках других людей. Ни в беспечности и самонадеянности его новой знакомой, ни в жестокости здешних грабителей. Пять золотых, по одному на каждого — не состояние, конечно, но на недельку-другую сытой и хмельной жизни — по их меркам — должно хватить с головой. Понятно, что девушка окажется в инквизиторских застенках, а потом и на костре, коли доживет. Но Себастьян подспудно был уверен: стоит только вмешаться в жизнь другого человека, хоть один только раз спутать священные нити судьбы, — и просто отвязаться уже не получится. Тем самым он добровольно впустит Софию в свою жизнь, а заодно и продемонстрирует готовность ответственности. Тогда уж точно придется взвалить это ярмо прямиком себе на шею.

А такого развития событий всеми силами хотелось избежать.

С другой стороны, если бы не наёмник, София не оказалась бы здесь и сейчас. Разве не он был причиной её появления в этих трущобах? Разве не он прогнал её и позволил уйти одной, зная, чем это может закончиться? И что теперь — запросто вернуться в «Старую почту», бросив беспомощное создание в беде?

Ювелир тряхнул головой. Кажется, он был задет за живое. Себастьян мысленно выругался — окаянная совесть таки проснулась. Однажды, уже очень давно, он стоял перед таким же выбором. Но тогда сильф ничего не мог поделать, а теперь — очень даже может.

Звук удара и глухой всхлип некстати прервали неторопливый ход его мыслей. София упала на землю, а её обидчики, довольные собой, глумливо захохотали.

— Именем святой Инквизиции!

Себастьян сокрушенно вздохнул и мысленно закатил глаза, выступая из тени ближайшего дома — в полукруг света от единственного на всю округу тусклого газового фонаря. Силуэт наёмника едва угадывался, смазанный туманом и крупной моросью. Какого черта он вытворяет? Собрался играть в героя? Смешно.

Да уж, по-другому он представлял себе сегодняшний вечер.

Ох, и как бы не пришлось потом жалеть о совершенном, как это часто случается с благими делами.

Смех быстро прекратился. Грабители развернулись в его сторону, в глазах их застыло недоверчивое недоумение.

Ювелир отогнул ворот плаща, непринужденно демонстрируя приколотую за мгновенье до того змеевидную серебряную фибулу. Левая рука многозначительно легла на рукоять эстока, укрывшись за затейливой гардой, сложная форма которой представлялась каким-то диковинным сплетением стальных лепестков и кружев. Такая фибула и эсток — отличительные знаки каждого работника святой службы. В нынешний век огнестрельного оружия, технологии и магии разве что они и сохранили благородное умение фехтовать, оставаясь настоящими воинами до конца.

Если, конечно, не брать в расчет той мелочи, что единственное применение древнему искусству городские инквизиторы находили в притеснении и истреблении беззащитных изгоев. Другое дело те братья, что жили и охотились за стенами полисов.

Себастьян также был довольно-таки равнодушен к огнестрельному оружию, хотя без него иногда было не обойтись. В особенности, если не предоставлялось возможности вступать в ближний бой или противник значительно превосходил в численности. Несмотря на это, холодное оружие было ближе сердцу, хоть и требовало куда больше времени на освоение. Методично доводя технику до совершенства, сильф никогда не пренебрегал тренировками: каждый без исключения день они занимали значительную часть времени. Само тренированное тело было главным оружием ювелира, — оружием, которое невозможно отнять и которое не даст случайную осечку, что немаловажно в его непредсказуемой профессии.

Впрочем, старомодный тяжелый эсток, вышедший из широкого употребления гораздо раньше изобретения пороха, не был излюбленным выбором сильфа. Никто не спорит, этот граненый двуручный меч действительно хорош: клинок давал большие возможности для маневра в пешем боевом строю, а также мог использоваться всадниками в качестве дополнительного оружия. Но всё же, если речь заходила об одиночном бое в условиях узких городских улочек, на этот случай, на вкус ювелира, существовало множество гораздо более современных, удобных и практичных клинков. Эсток же по-прежнему оставался самым узнаваемым символом Инквизиции.

Конечно, использовать холодное оружие в нынешнем веке было, скорее, данью прошлому. Прошлому, когда Церковь еще была сильна и имела влияние на политику. Прошлому, когда Церковь и Инквизиция были единым целым и не знали вражды. О, как желали они вернуть то блистательное прошлое! Но реки времени не текут вспять.

Привычным же оружием Себастьяна, к коему он питал поистине нежные чувства, была пламенеющая шпага.

Она унаследовала прочность и все достоинства добротных прямых клинков в сочетании с повышенной эффективностью кривого меча. Пламеневидное лезвие тщательно затачивалось по всей длине, а волны были чуть разведены в стороны под особым углом. Благодаря этим изгибам шпага имела наилучшие поражающие свойства, с одного удара прорубая самый жесткий металлический доспех, а на обратном ходу рассекая плоть, подобно пиле. Широкие рваные раны получались с несколькими разрезами внутри. Они не заживали, воспалялись, вызывая заражение крови, и практически во всех случаях были смертельными. Кроме того, в узком пространстве городских улиц или коридорах замков, где обычно вел бои Серафим, в полной мере проявлялись все преимущества пламенеющей шпаги.

Эти редкие клинки были чрезмерно сложны в изготовлении и баснословно дороги, кроме того, требовали хороших навыков самого бойца. А потому они были оружием единичного изготовления и никогда не производились массово. Однако доход Себастьяна некоторое время назад позволил ему заказать у одного из старых мастеров волнистый клинок-пилу по индивидуальным параметрам, под ведущую левую руку.

— …Я забираю Искаженную, — голос сильфа прохладной ртутью пролился в тишину. В нем было именно столько уверенности и энтузиазма, сколько полагалось среднестатистическому религиозному фанатику. — Благодарю за проявленную сознательность, граждане.

Между прочим, и фибула, и эсток не были поддельными — зря они так на них косятся. Себастьян сам снял их с трупа убитого в честном бою инквизитора, с коим они не так давно не сошлись во мнениях относительно одного щекотливого вопроса веры. А именно, имеют ли полукровки право на жизнь или же их нужно медленно сжигать заживо прямо на главной городской площади. Даже номер на фибуле был подлинный, так что всё по-честному.