Пыхтящие среднеазиатские джинны, по бугристымлицам которых, мечтательно переползая с одного места на другое, бродили глаза,рты и уши, подхватили носилки. Сообразив, что её сейчас унесут, Таня привсталаи вцепилась Ягге в морщинистую руку.

– Подождите! Что с моим контрабасом? Яггеповернулась к Соловью О. Разбойнику.

– Что с контрабасом нашей красавицы? А тоона никак в магпункт спокойно не ляжет! – ворчливо спросила она.

Соловей развел руками:

– Я пытался подстраховать егозаклинанием, пока он по песку кувыркался. Да только гриф все равно треснул.Прости, что так вышло.

Таня скривилась. Она не хотела плакать,отворачивалась, но слезы все равно текли. А потом она не выдержала иразрыдалась.

– Чего куксишься, подумаешь, деревяшка!Лучше о ноге думай. Срастется криво – до конца жизни будешь гусакомприскакивать... – недовольно пробурчала Ягге, кивая санитарам.

* * *

Остаток дня оказался для Тани не особенноприятным, В магпункте все её ссадины покрыли едкой и пахучей мазью, от которойздорово несло гарпиями и перепуганным скунсом.

Сломанную ногу вытянули и наложили на неёгипс, под который Ягге, нашептывая что-то, запустила целый коробок упитанных,похожих на плоские монеты с лапками костеросток. Костеростки немедленнорасползлись по ноге. Они были липкие, противные и заставляли Таню испытыватьзуд и непрерывное пощипывание.

Утешало лишь то, что за перегородкой вмагпункте лежал Баб-Ягун, схлопотавший в раскаленном драконьем брюхе тепловойудар да вдобавок исцарапанный Риткой Шито-Крыто.

Снаружи восторженные болельщики приветствовалиГробыню. Их рев. проникал и сквозь двойные рамы магпункта. Богатыри-вышибалыУсыня, Дубыня и Горыня сколотили нечто вроде передвижного деревянного помостаи, взгромоздив его на плечи, с триумфом носили Гробыню по всему Тибидохсу.

Изредка проносимая мимо, Склепова показываласьв окнах магпункта и язвительно усмехалась, помахивая Тане рукой с длиннымиярко-зелеными ногтями.

– Все говорят, что она забила, а ты ейтолько мешала. Тормозила её пылесос, висла на ногах... Что ж ты так? Растерялась,да? – высунувшись из-за перегородки, поинтересовался Баб-Ягун.

Таня молча швырнула в него подушкой.

– Ой, мамочка моя бабуся! Перегревшихсябьют! – захохотал Ягун, нахлобучивая подушку подобием наполеоновскойтреуголки.

Таня отвернулась от него и с головой накрыласьодеялом. Ей хотелось кусаться, лягать кого попало здоровой ногой и вопить, каккакой-нибудь Пипе. Кто же мог подумать, что с трибун все выглядело такпо-идиотски? Она, оказывается, мешала Склеповой забить! Если и Ягун таксчитает, что же говорить об остальных?

Постепенно её гнев перегорел. Она стала жалетьсебя и даже поплакала в подушку, но очень тихо, чтобы Ягун ничего не услышал.Сломанную ногу под гипсом жгло и пощипывало. Казалось, будто костеросткиопутывают её липкой, горячей паутиной.

Покачиваясь на волнах боли и наслаждаясьмалейшим её затишьем, Таня наконец уснула. Как долго она спала, она не знала,но, вероятно, недолго, потому что среди ночи её разбудили глухие удары.

Тибидохс сотрясали раскаты грома, заставлявшиеэто приземистое, похожее на каменную черепаху строение вздрагивать до самогоподвала.

В окна магпункта хлестал ливень. Казалось,снаружи по стеклам течет река. Брызги просачивались в щели, плохозаконопаченные заклинаниями, и лужами натекали на полу и широком подоконнике.Ежесекундно небо прочерчивалось огненными стрелами молний – двумя-тремяодновременно. Тане, кровать которой стояла совсем близко к стеклу, чудилось,будто все молнии бьют в одну точку – в чердак Большой Башни.

Неожиданно Таня вспомнила слова Соловья: «Датолько гриф все равно треснул!» Тане стало жутко. С трудом дотянувшись достула, на котором лежала её одежда, девочка достала записную книжку и сталапоспешно её перелистывать.

Шпоры по нежитеведению, рецепты, как успокоитьразбушевавшегося дракона... Где же это? Ага! Вот она – инструкция поиспользованию магического контрабаса! Как славно, что когда-то она догадаласьпереписать её с бересты, и ещё приятнее, что эти записи не исчезли, как этослучалось при попытке продублировать запретное заклинание!

Голубоватые вспышки молний выхватывалиоб-рывки фраз. Стекла содрогались при каждом ударе грома:

"Данный контрабас... волшебником ФеофиломГроттером... для полетов на Лысую гору... тонкой магии... материала... палубныедоски Ноева Ковчега... внутри грифа Веревка Семнадцати висельников,обрывавшаяся...... казнить невиновною...

...избегайте столкновений с твердымипредметами! Нарушение правил........... высвобождению мощного проклятия,содержащегося в Веревке..."

Таня выронила записную книжку. А что, еслиВеревка Семнадцати висельников лопнула и эта жуткая гроза – явно магическая попроисхождению – была как-то связана с высвобождением древнего проклятия?

Но сейчас Таня слишком устала, чтобыразмышлять о туманных намеках прадедушки Феофила. Мало ли что моглопомерещиться мнительному ворчливому магу, жившему несколько столетий назад?Магу, чей голос жил в её кольце?

Девочка закуталась в одеяло. Было сыро. Заперегородкой сладко причмокивал губами Баб-Ягун. Изредка он переставалпричмокивать и сердито, явно во сне, говорил кому-то: «А ну брысь отсюда, не торога обломаю!» И снова причмокивал.

В стекло и по покрытому черепицей выступающемукозырьку магпункта хлестали тяжелые струи дождя. Это был не просто ливень.Казалось, сам океан, заключенный в невидимую чашу, завис над островом и спешиттеперь излиться на Тибидохс.

Таня закрыла глаза и уснула под неумолчный шумдождя, порывы ветра и раскатистый гром...

Змей Времени – странное существо. Свернувшисьв кольцо, он лежит где-то в бесконечности, и в великом множестве его чешуекзаключены минуты, дни, годы и столетия. Шепчутся, правда, что некогда на змеяналожил заклятие сильный черный маг Людвиг Сморкач. Суть этого заклятия состоит-дев том, что в самые лучшие свои минуты время всегда бежит слишком быстро, вминуты же неприятные – растягивается, как холодные макароны, которыенаматываются на вилку и никак не закончатся.