и даже, пожалуй, многозначительно. Да и «своей стране» тот выделил весьма недвусмысленно, хоть принимай строевую стойку и запевай их смешной гимн, прижавши руку к левой стороне груди.

«Ты бы блин определился уже, просишь помочь лично тебе или своей стране.» – подумал Саша – «Да и пора бы понять что по-любому возможности и желания помочь Твоей стране у меня нету. Однако, обрати внимание: не потому что я страну твою не люблю, не любят её только враги демократии и всякие бородатые террористы. А я ведь – нет, я – просто абсолютно бесполезный трус и дурак. Вот на этой жизнерадостной ноте и закончим беседу.»

– Вы же знаете какие в России строгие законы, Стив. За шпионаж там сажают надолго. Извините, мне пора. Всего хорошего, Стив.

Стив теперь опять улыбнулся. Приветливо, открыто, как ударник труда с советского плаката. Пожимая Саше руку, старательно выговорил по-русски:

– До свидания, Алекс. До скорой встречи.

03. Товарищ ротмистр

– «До скорой встречи», говоришь?

– Угу, дословно: «До свидания, Алекс. До скорой встречи.», причём по-русски.

– Хех, значит, «Алекс»? Ай да Алекс, ай да сукин сын, не поддался Юстасу. Шурик-джана, пододвинь-ка сюда рюмочку, камрад контр-адмирал.

Если составить некую виртуальную шкалу «русскости» населения Солт-Лейк-Сити, поместив истых англо-саксонистых американцев у отметки «единица», а русских – россиян, белорусов и украинцев – у отметки «сто», то практически все уроженцы Великого и Могучего, включая прибалтов, да и многие бывшие братья по Варшавскому Договору окажутся в цифрах выше девяносто пяти. Все, кто может говорить (или даже только понимать) по-русски, здесь считаются своими, советскими, нашими. Выпадут из этого пяти-процентного диапазона только бакинские армяне, потому что им на такой шкале придётся присвоить оценку «сто один». Бакинцы тут были пожалуй более русскими чем самые забубенные русаки – говорили они по-русски, по культуре были типично русскими, соответственно к России относились как к Отечеству. Поверх этого, оставаясь армянами, они не уставали подчёркивать что Россия, плюс ко всем своим достоинствам – верная союзница, а при нужде – ещё и грозная защитница Армении.

Арсен был исключением. Действительно, «джана» было пожалуй единственное армянское слово, которое он с удовольствием употреблял, а скорей всего и знал, но вместо России Арсен любил Советский Союз. Начиная военную карьеру в Бакинском общевойсковом Училище, Арсен уже курсантом успел поучаствовать в кровавых конфликтах, возникающих (как тогда казалось – совершенно стихийно и самопроизвольно) на просторах тогда ещё общей шестой части суши. Внезапно выяснялось, что одна группа «Единой Общности – Советского Народа» от начала времени ненавидит другую, причём у обоих групп есть организации, деньги и оружие вплоть до артиллерийских систем и самолётов. Военные же в районе конфликта считались сатрапами «СэСэСэРа – Тюрьмы Народов», и были ненавидимы обеими конфликтующими сторонами, получая плевки в лицо и выстрелы в спину. Поверх этого письменный приказ на решительные действия всегда отсутствовал, а устные распоряжения, напротив, всегда описывали ответственность, которая неотвратимо постигнет тех кто применит оружие против «мирных граждан», недвусмысленно намекая на то что от военных требуется стоять в стороне и ни во что не вмешиваться, а не то полетят клочки по закоулочкам, погоны полетят, а при плохом раскладе, возможно – и головы.

Доучивался Арсен уже в Челябинском танковом, а по распределению попал в Южную Группу Войск, в тогда ещё единую Чехословакию. Успел покомандовать разведвзводом, а потом, через два года (как перспективному офицеру и надлежит) – разведротой, второй раз попав под раздачу когда не к ночи будь помянутый Мишка-Меченый выдернул наши части из Восточной Европы чуть ли не за одну ночь, и войска выводились в чисто поле, в палаточные городки. Как было принято такое решение, по природной глупости-ли, или, упаси бог, по злому умыслу – теперь наверное и не узнать, а тогда – не до того было. А впрочем, разве встречаются природно-глупые руководители государств?

Саша, как и все, хлебнул лиха в начале девяностых, когда он, старший лейтенант (между прочим «Ваше Благородие», чёрт побери!) по тогдашнему текущему курсу получал пятьдесят один доллар в месяц. Будучи кадровым офицером (да и стыдно по-другому то, если до тебя четыре поколения Тимофеевых были военными) Саша всё же понимал, что на момент он – офицер «паркетный», или если уж совсем радикально и по-честному, то: «штабная крыса». Расписываясь в ведомости чтобы получить пачку банкнот с сумасшедшим количеством нулей, Александр немного завидовал строевым офицерам, которым наверняка хоть паёк выдают, потому что для любого государства самоубийственно держать впроголодь людей, у которых в руках оружие. Теперь же, после знакомства с Арсеном, выяснилось что завидовать тогда было совершенно нечему – в линейных частях пайков тоже обычно не видели, если в городах можно было что-то купить, хотя бы и за дорого, то на периферии господам офицером вместе с жёнами и детишками откровенно нечего было жрать.

Познакомились Саша и Арсен через девчонок – Сашина подруга Лариска приходилась жене Арсена Алле какой-то седьмой водой на киселе, а плюс к этому – и ближайшей подругой.

Вообще, как это ни странно, устойчивость любой компании держится именно на девушках – ребята обычно дружатся легко и непринуждённо, а вот у прекрасного пола взаимная приязнь возникает гораздо труднее. При отсутствии же приязни женщины растаскивают компанию как лебедь, рак, и щука.

Однако у Саши и Арсена тут проблем не было, да и дружить им было просто – служивые, одногодки, оставили государеву службу почти одновременно. Оба, соответственно, были капитанами, правда, уже лет пятнадцать как – капитанами запаса. Саша, памятуя о «лошадиной» наследственности бронетанковых войск, обычно величал Арсена кавалерийским аналогом капитана «ротмистр» или казачьим «есаул». Арсен же Сашу называл как угодно, от «товарищ оберст» до «месье генералиссимус».

Была у Арсена ещё одна приятная особенность, которую Саша сейчас и собирался эгоистично и беззастенчиво эксплуатировать – Арсен был на пол-года постарше.

Вообще-то разница в возрасте с годами нивеллируется, типа когда одному человеку год, а второму – два, то разница огромная – в два раза, как между сорокалетним и двадцатилетним. А вот когда одному сто лет, а другому сто один, то разницы в общем-то нет практически никакой. Тем более что в таком возрасте уже вряд ли помнишь сколько тебе лет, а сколько приятелю твоему, да имена (и своё, и его) наверное уже из памяти выскользнут.

А вот в сорок лет на какое-то время разница делается весьма ощутимой, потому что где-то около сорока всех без исключения людей начинает ломать пресловутый кризис среднего возраста. И ведь все знают что существует он