— Ты чё разорался-то, гнида? — приподнялся с настила кудлатый заспанный парень. — Мало тебе на митинге накостыляли? Так я добавлю!

Но тщедушного было уже не остановить. Глаза его горели революционным огнем, на губах вскипала слюна, а узкую грудь вздымала сумасшедшая жажда всеобщей справедливости.

— Немедленно откройте дверь! — барабанил он в металлическую обшивку, распаляясь все сильнее. — Я требую прокурора! Здесь попираются гражданские права!

Смотровое окошко со скрипом приоткрылось.

— Опять выступаешь, Курицын? — лениво поинтересовался дежурный. — И когда ты только свой поганый язык прикусишь? Пятнадцать суток, считай, уже заработал…

— Вы почему отказали даме в телефонном звонке? — взвизгнул Курицын.

— Какой даме? — удивился сержант. — Мы дамам никогда не отказываем…

— Вы бросьте свои грязные намеки! — запетушился борец за гражданские права. — Вам этот произвол просто так с рук не сойдет!

Дежурный отпер дверь и хмуро отыскал взглядом Марусю.

— Это вы, что ли, его возбудили? Вам же предлагали позвонить. Лейтенант Тарабрин предлагал, я сам слышал. То молчала, как рыба об лед, а то волну гонит. Идите звоните!

У Таи было занято, и Маруся набрала номер Лизы. Трубку сняла Софья Андреевна, выслушала, не перебивая, сказала:

— Успокойся и жди, скоро мы тебя вызволим.

Но только через долгие четыре часа Марусю привели наконец в кабинет, где находились уже знакомый лейтенант Тарабрин, Тая, Лиза и Роман.

— Маруся! — шагнул он ей навстречу.

Но она замахала руками, будто отгоняя привидение и безуспешно пытаясь что-то сказать внезапно севшим голосом.

— Потом, потом! — кинулась на выручку Лизавета. — Все! Мы уезжаем, а ты, — обернулась она к Тае, — заберешь из квартиры Машкины вещи…

Вечером они сидели за столом в маленькой кухне, и Софья Андреевна на правах старшей первой взяла слово:

— Давайте обсуждать только реальные варианты. Лично мне приходит в голову лишь один: надо заставить Романа или разменять квартиру, или купить Марусе однокомнатную.

— Ну правильно! — возмутилась Тая. — Они останутся в ее трехкомнатной, а Машка…

— Все остальное — пустые мечты, — охладила ее пыл Софья Андреевна.

— Я ничего от него не приму, — тихо сказала Маруся.

— Тогда живи у нас…

— Или у нас…

— Нет, — покачала она головой. — Это исключено.

— А что же ты будешь делать?!

— Я… Я уеду.

— К Юльке?

— Софья Андреевна! Можно, я с вашего телефона пошлю телеграмму? — И, не дожидаясь ответа, Маруся, словно боясь передумать, сняла трубку и набрала «06». — Девушка, пожалуйста, Ивановская область, Савинский район, почтовое отделение Меховицы, деревня Новоюрово, Крылову Василию Игнатьевичу, — волнуясь, проговорила она. — А текст такой: «Если ваше приглашение остается в силе, я приеду. Маша!»

— Это тот старик, с которым ты познакомилась в метро? — первой нарушила тишину Лиза.

— Да ты что, Машка, белены объелась?! — взорвалась Тая. — Ты его видела две минуты! Может, это сволочь почище твоей Тамары! Или сумасшедший! Куда ты едешь?! Что ты вообще будешь там делать, в этой деревне? Коров пасти?

— Ты не горячись, — остановила ее Софья Андреевна. — Это не такой уж плохой вариант.

— Тогда объясните мне, чем он хорош, а то я, убогая, не понимаю!

— Она сменит обстановку — это главное. Придет в себя. Ее сейчас, в таком состоянии, ни в одно издательство не возьмут. Вообще никуда! У нее же на лбу написано: «На грани нервного срыва». А в деревню она, считай, отдыхать едет — на каникулы к дедушке. Лето только начинается! Загорит, воздухом надышится, соловьев послушает, вернется осенью — кровь с молоком. Будем от нее работодателей поганой метлой отгонять!

— А что ты Юльке напишешь? — не сдавалась Тая.

— Вот так и напишет: решила, мол, пожить летом у друзей на даче…

Генерал-майор Крылов Василий Игнатьевич в одночасье лишился всей своей семьи: жены Валентины Петровны, сына Коли, невестки Татьяны и любимой внучки Кати. Чудом уцелел только Катин муж Митя, потому что именно он и должен был сидеть за рулем своего новенького «мерседеса».

Но в то раннее июньское утро за руль сел Николай — хотел проверить, что это за штука такая — иномарка и с чем ее едят. А Василий Игнатьевич с Митей поехали следом на черной генеральской «Волге».

Трагедия произошла у них на глазах, в двух километрах от дачи: на крутом изгибе загородного шоссе «мерседес» вынесло на встречную полосу, прямо под колеса груженного кирпичом «МАЗа»…

Случилось это семь лет назад. И в квартире, и на даче жить стало невозможно: все здесь кричало о невосполнимой утрате. Впрочем, жизнь вообще потеряла какой бы то ни было смысл, вне зависимости от времени и места. Что могло вернуть ему радость бытия в семьдесят пять лет? Ничего! Кому он был еще нужен на этой земле? Никому.

И Василий Игнатьевич принял, как ему тогда казалось, достойное старого солдата решение: составил завещание в пользу Мити, выпил водки и отпер маленький сейф в стене под картиной, где хранился именной «Макаров».

Но пистолета там не оказалось. Взять его мог только один человек. И пока генерал, холодея от ужаса, пытался дозвониться до Мити, пока орал на него, кроя последними словами и уже понимая, что не для себя Митя забрал пистолет, а его спасал, старого дурака, решение уйти из жизни перестало казаться единственно возможным.

Как он мог забыть о Мите! А вот тот не забыл и, сам чрезмерно страдая, думал о нем, спрятал пистолет…

И все же из Москвы Василий Игнатьевич уехал. В тот самый медвежий уголок Ивановской области, где вот уже без малого пятьдесят лет служил лесничим его старинный, еще с войны, товарищ Аркадий Иванович Бояринов. Купил в Новишках крепкий пятистенок, завел огород, курочек и стал сельским жителем. Скажи кому, что генерал-майор, не поверят.

Места эти благословенные он знал давно и очень любил — каждый год ездил сюда к Аркадию то на охоту, то на рыбалку, а то по грибы, по ягоды. Пенсии генеральской, по местным меркам огромной, на скромную здешнюю жизнь хватало с лихвой плюс хозяйство, лесные дары необоримые да река-кормилица. Плохо, конечно, что с началом перестройки заводы и фабрики по всей округе встали, зато красавица Уводь очистилась, наполнилась рыбой.

Маруся не знала, не ведала, что может быть такая красота, такой простор, неоглядные дали. Вся ее прежняя жизнь, все беды-несчастья, пыльная сумасшедшая Москва — все куда-то отступило, исчезло, будто и вовсе не бывало или привиделось в душном кошмарном сне, растаявшем бесследно прозрачным весенним утром.

А здесь орали петухи, гомонили птицы, с утробным мычанием неторопливо шествовало стадо, оставляя за собой терпкий навозный дух. Журчал вдоль огородов ручеек, ан нет, и не ручеек вовсе, а, оказывается, речка Бурничка струилась студеной ключевой водицей, купая сочные листья и стебли великого множества трав и растений, названий которых Маруся не знала, перемежаемых голубыми звездочками незабудок и почти смыкающихся над водой. И в густом, духмяном, нагретом солнцем воздухе жужжали пчелы, звенели комары и бесшумно порхали разноцветные бабочки.