Между тем, мужчина уже сдергивает перемазанный кровью и наполненный спермой презерватив, завязывает его в узел и швыряет небрежно на пол, а потом принимается натягивать трусы и джинсы.

Я смотрю на него во все глаза, и он мне… подмигивает?!

Тут снаружи комнаты раздаются тяжелые шаги, щелкает замок, дверь открывается, и мужчина, который только что (не) изнасиловал меня, выскальзывает прочь, оставляя меня в недоумении и всю в крови… не моей.

Зато на пороге появляются те парни, что притащили меня сюда.

Они лыбятся, без стеснения разглядывая мое обнаженное тело, пока я стыдливо прикрываюсь ладонями и дрожу, как тростинка на ветру.

– Одевайся! – рыкает один из них, а другой тем временем кивает на пятно крови, растекающееся по постели, и говорит:

– Хорошо он ее отделал.

– Грэй тот еще зверюга, – кивает первый.

Грэй. Вот как зовут того мужчину…

– Завтра ей еще и от нас достанется.

– Это точно.

Я смотрю на них и меня снова начинает трясти от ужаса.

Я же не могла надеяться, что отделаюсь так легко?

Эти гребанные уроды в черном снова тащат меня в неизвестном направлении по длинным и извилистым коридорам усадьбы господина Хуссейна. В нос отчетливо бьет запах их и моего собственного пота, а еще – что-то приторное… сладости? специи? страх?

Я едва поспеваю, чтобы не упасть в пол лицом. Парни со мной не церемонятся: знают, что уже завтра – боже, неужели уже завтра?! можно мне хоть небольшую передышку после первого раунда?! – меня пустят по кругу среди работников хозяйского дома и действительно позволят тринадцати или четырнадцати мужикам делать все что угодно с моим несчастным и все еще девственным телом…

Так сказал их хозяин.

Таков обряд посвящения.

Ощущение, ччто я в каком-то европейском средневековье…

Ублюдки бессовестно лапают мою грудь и задницу, совершенно игнорируя мое возмущение и попытки вырваться из цепких лап, скользят ладонями по дрожащей распаренной коже, мерзко хохочут, обсуждая меня между собой, а еще отпускают грязные шуточки на английском и арабском: первые режут мне слух, а вторые я не понимаю, но интуиция подсказывает мне, что они еще более мерзкие.

Я заплакана, растрепана, наполовину раздета, тащу за собой свои помятые и местами порванные Грэем шмотки – а заодно и ноги, слабые, заплетающиеся после того, что сделал со мной тот мужчина…

И все-таки – что же он сделал?

Он не изнасиловал меня – в привычном понимании этого слова.

Он не вошел внутрь. Не лишил меня невинности.

Но для чего тогда нужен был весь этот откровенно жуткий спектакль?

А главное – для чего нужна была кровь, которой Грэй перемазал мои бедра и постель под нами?

Хотел сымитировать акт дефлорации? Но зачем? И чья это кровь вообще? Другой девушки? Или вообще какой-нибудь убитой на ужин птицы?

Это был спектакль издевательства ради? Чтобы в итоге девственности меня лишила орава голодных мужиков?

Или это проверка? Может, я должна сказать обо всем случившемся господину Хуссейну?

О боже…

Я трясу головой.

Ну уж нет!

Между тем, его блаженно улыбающаяся морда как раз оказывается передо мной, потому что парни швыряют мое слабое и не способное сопротивляться тело прямо под ноги хозяина дома.

– Славно, – говорит Хуссейн, невозмутимо разглядывая меня и явно видя кровавые пятна на моих ногах. – Тебе понравилось, моя шлюшка? Грэй хорошо провел с тобой время, правда? Он любит девственниц…

Я поднимаю на него глаза, смотрю с ненавистью, а потом изо всех сил плюю ему под ноги.

Он в ответ только отступает и посмеивается:

– Как думаешь, стоит дать тебе помыться и отдохнуть перед посвящением? Хочешь пить? Или есть? Или хотя бы в туалет?

Я продолжаю молчать. Я скорее обделаюсь под себя, чем попрошу о какой-либо милости или помощи у этого ублюдка.

Но он, кажется, и так решает проявить добросердечность…

Добросердечность! Ха-ха!

Это я сильно сказала…

Хоть чувство юмора меня еще не подводит – и то ладно.

Он и вправду щелкает пальцами, чтобы отправить меня прочь, только в этот раз за мной приходят не парни в черном, а две девушки, тоже полностью закутанные, только большие и темные влажные глаза светятся в щелях сплошного тканевого покрова.

Они не такие сильные, как мужчины, но решительности им все равно не занимать: как только я пытаюсь вырваться – они сжимают меня крепче и тащат по коридорам быстрее…

Но это ведь женщины!

Должна же в этой гребанной стране быть женская солидарность!

Значит, еще не все потеряно!

Это меня немного ободряет, и я пытаюсь заговорить с ними:

– Здравствуйте, меня зовут Аня, я из России. Меня привезли сюда обманом и силой. В Москве у меня больной брат, он умирает. Я обязательно должна вернуться, и как можно скорее. Пожалуйста, помогите.

Они молчат и даже как будто не слышат меня.

Может, не понимают, не знают английского?

А может, им просто языки вырезали?

Или угрожают вырезать, если произнесут хоть слово и попытаются помочь пленнице этого дома?

В конце концов, они могут быть такими же невольницами, как я сама…

Девушки оставляют меня в небольшой комнате с грязными стенами, где только ржавая скрипучая кушетка с пропахшим сыростью застиранным бельем, маленькое зарешеченное квадратное окошко, судя по садящемуся в облака солнцу, куда-то на западную сторону, деревянный стол, прибитый к полу, такой же стул, а под стулом – погнутое ведро, явно поставленное здесь вместо унитаза…

Какой ужас.

Прежде чем запереть меня, девушки приносят ужин: металлический поднос с такими же металлическими мисками и кружками. Стекло тут, видимо, под запретом: чтобы жертва не попыталась самоубиться или напасть на кого-нибудь другого. Ну что же, вынуждена признать, довольно логично.

В одной миске – какой-то жирный бульон, в другой – рис с овощами и два кусочка белого хлеба. В кружках – вода и сок… гранатовый, кажется. Я даже удивляюсь. Если честно, такое яркое и ароматное пятно кажется каким-то миражом в серой реальности этой каморки.

Еще мне приносят второе ведро – с водой.

– Мыться, – говорит одна девушка на ломаном английском, а потом показывает на мои кровавые пятна на бедрах.

– Спасибо, – шепчу я. Значит, языки у них все-таки не отрезаны… Это однозначно радует. Я пытаюсь продолжить разговор: – Может быть… – но меня уже не слушают: через мгновение дверь захлопывается, в замочной скважине поворачивается ключ, и я остаюсь в одиночестве.