Что может быть хуже, чем разрыдаться из-за какой-то глупости перед ненавистным и презираемым парнем, однажды уже высмеявшим твои слёзы? Я уверенно могла сказать, что более абсурдно-унизительную ситуацию и придумать сложно, но вместо наслаждения жалостью к своей нелёгкой доле мне необходимо было срочно придумать хоть какой-нибудь вменяемый ответ на компрометирующий вопрос и разорвать уже зрительный контакт, вынуждавший чувствовать себя неуютно и растерянно, словно я вдруг оказалась голой. И как у него вообще вышло рассмотреть вставшие в глазах слёзы с того расстояния, на котором мы находились?

Я молчала и соображала, но слишком медленно, вызывая ещё больше подозрений, отчего постепенно впадала в панику, обычно заканчивающуюся, как назло, приступом неконтролируемых слёз. И пока меня мотало по этому замкнутому кругу собственных странных реакций, в зал незаметно успел вернуться учитель.

— Как успехи? — гаркнул Евгений Валерьевич слишком громко, и его хорошо поставленный командный голос сработал как катализатор для моих напряжённых до предела нервов.

В одно мгновение я поняла, что до сих пор валяюсь на мате и веду какие-то беседы с Ивановым, когда все мои одноклассницы уже давно делают вид, что способны отжаться положенное по нормативу количество раз. Именно поэтому, ну и подсознательно предчувствуя отличную возможность сбежать от ответа на неудобный вопрос, я решила скорее подняться, не рассчитав только один немаленький нюанс, до сих пор стоящий — точнее, сидящий — у меня на пути.

Одно движение вверх, и я врезалась лбом прямо в ненавистное самодовольное лицо Максима, не ожидавшего такого манёвра и не успевшего отклониться. Я смогла лишь чуть отстраниться и, не до конца понимая, что именно случилось, во все глаза смотреть за тем, как его пальцы по инерции касаются переносицы, а потом как капли алой крови одна за другой скатываются из носа вниз, прокладывают дорожку по чуть приоткрытым губам, по подбородку, быстро срываются и, недолго пролетев в воздухе, разбиваются о белоснежную хлопковую ткань футболки.

Перед глазами мгновенно проплыли воспоминания из прошлого: больничная простыня с огромными багряными пятнами пропитавшей её крови и тонкий, пронзительный крик, навсегда впечатавшийся в сознание.

— Ну заебись, — услышала я напоследок, стремительно заваливаясь назад в беспроглядную тьму.

Сознание возвращалось ко мне маленькими урывками, постепенно сливающимися в одну единую, но всё ещё мутно-расплывчатую картинку. Я слушала усиленный во сто крат звук морского прибоя, пока перед глазами мельтешило чьё-то мужское лицо, в котором в итоге удалось узнать Евгения Валерьевича, скрывавшего волнение под натянутой улыбкой и неестественно бодрым голосом.

— Ну ты даёшь, Романова! — покачал головой физрук, наконец убрав от моего носа ватку с едким запахом нашатыря, от которого неприятно свербело в носу. Я во все глаза смотрела на него, потом огляделась и заметила удивлённо-заинтересованных одноклассников, столпившихся вокруг и о чём-то оживлённо переговаривающихся, а ещё сидящую на корточках Наташку, очень мило держащую меня за руку.

Первой пришедшей мне в голову мыслью стало спросить, что вообще произошло, но уже разомкнув сильно пересохшие губы, я очень отчётливо вспомнила обо всём предшествующем обмороку: поставленный на телефоне таймер, обмен любезностями, не успевшие пролиться, но всё равно замеченные слёзы обиды и бегущие по чужому лицу капли крови.

И тут меня озарило. Иванов!

Если бы не ощущение слабости и лёгкого онемения во всём теле, у меня были бы все шансы повторить недавний фокус и, снова резко поднявшись, ударить уже ни в чём не повинного Евгения Валерьевича. Я принялась испуганно озираться по сторонам, но никак не могла найти ненавистного до глубины души Максима и начинала поддаваться дикой панике, раздумывая о том, не отчислят ли меня из-за этого инцидента. Может быть, Иванов уже в кабинете директора, строчит на меня жалобы? Или его уже забрала скорая, пока я валялась тут без сознания? А вдруг я действительно нанесла ему серьёзную травму или сломала нос? Родители меня убьют, когда узнают.

— А что случи… — начала я, собираясь немедленно выяснить обстоятельства произошедшего, как к своему счастью, горю и стыду заметила виновника всех мучительных переживаний последней минуты и резко замолчала на полуслове. Иванов как ни в чём не бывало показался из-за двери, ведущей в раздевалки, сделал несколько шагов вглубь зала, но потом встретился со мной взглядом и встал, как вкопанный, как-то очень уж подозрительно уставившись на меня.

Пусть это смешно, но я искренне обрадовалась, увидев его живым и внешне абсолютно невредимым. Потом моя радость начала стремительно таять, уступая место страху, потому что мне оставалось лишь догадываться, насколько он сейчас зол и что собирается предпринять дальше в отместку за случившееся.

Зная свою склонность впадать в состояние прострации при любой стрессовой ситуации, я была уверена, что могла бы ещё несколько часов сидеть на мате и испуганно смотреть на него, но Максим внезапно продолжил свой путь навстречу мне, разорвав гнетущий зрительный контакт, а мой взгляд опустился чуть ниже, на его эффектно залитую кровью белоснежную футболку.

— А можно ещё ватку? — я бы и сама себя не признала по этому тихому, шелестящему голосу. К горлу подкатил неприятный ком тошноты, а стены зала начали снова разъезжаться перед глазами, прежде чем до Евгения Валерьевича дошла суть моей просьбы и он вовремя успел сунуть мне под нос спасительный нашатырь, предотвративший второй подряд обморок.

— Полина, ты как? — донёсся до меня обеспокоенный голос Наташи.

— Романова, это что за фокусы такие? — грозно спросил физрук, мгновенно растерявший всю напускную весёлость.

— Боюсь вида крови, — виновато ответила я, махнув головой в ту сторону, где последний раз видела Максима, выглядевшего так, словно тот только что сошёл с экрана какого-нибудь фильма ужасов.

Пока Евгений Валерьевич протянул мне руку, помогая подняться и беззлобно причитая, какая нежная нынче пошла молодёжь, Колесова суетилась рядом, сбивчиво приговаривая, насколько сильно все испугались, а я усердно старалась не замечать смешков за своей спиной. Кажется, стечение обстоятельств и гадкий характер никак не желавшего отстать Иванова внезапно сделали меня знаменитой, только особенной радости от подобной сомнительной славы я никак не ощущала.

— Так, Романова, берёшь себя в руки и топаешь в медицинский кабинет. Твоя задача — не грохнуться ещё раз где-нибудь по пути, где под тобой не окажется мата, а потом целиком и полностью довериться рекомендациям медсестры, — скомандовал физрук, и, внимательно оглядев меня, достал из кармана тёмный флакон, по-видимому, с нашатырём, и сунул мне в ладонь. — А вот это возьми-ка лучше с собой.

— Да я нормально… Это уже бывало, ничего страшного… — бормотала я себе под нос, понимая, что меня не слушают, потому что Евгений Вальерьевич уже вовсю выискивал кого-то взглядом в толпе учеников.