Я рассказала ему все в «Кадиллаке» нежно-голубого цвета. Мы были не в осиновом лесу, а в студенческом городке колледжа Колорадо. Мы говорили о том, где будем ужинать – в ресторане техасско-мексиканской кухни «Хосе Малдунс» или обойдемся бутербродами. Он спокойно слушал. Машина была припаркована с южной стороны кампуса, возле общежития первокурсников. Вдали, на месте дорожной аварии, машина «Скорой помощи» мигала красными и ярко-синими огнями. Мы сидели в машине с тихо работающей печкой вдали от этого; мы не слышали звука сирен и не знали – или нам было все равно, – что кому-то была нужна помощь.

«Могу я тебе что-то рассказать?» – спросила я, зная, что начала неправильно. Мой голос был обыденным, несоответствующим. Джейкоб выглядел раздраженным в тот вечер, он был голоден, и мы не говорили ни о чем важном. Я уже сожалела, что начала этот разговор таким образом. Но я не могла не сказать.

Он подождал: «Я слушаю».

«Меня изнасиловали во второй вечер в колледже», – быстро проговорила я, настолько быстро, что не была уверена в том, что он услышал.

«Как? – сказал он. Его лицо становилось то красным, то синим от переливающихся огней „Скорой помощи“. – Как это?»

Глаза мои наполнились слезами. Я не знала, что надо было говорить дальше.

«Мне жаль, – сказал брат. – Но как это случилось?»

Я не хотела рассказывать обо всем. Я не знала, как можно было рассказать.

Джейкоб спросил, не разыгрываю ли я его. Я прошептала: «Нет». Я плакала, но не знала, видит ли брат. Он не глядел на меня. Он смотрел через ветровое стекло в темноту, может быть, на машину «Скорой помощи», которая все еще оставалась на месте, так долго мигая своими огнями.

«Ты кричала?» – спросил он. Он не мог понять, как это произошло, как я это допустила, как кто-то мог изнасиловать меня, как я могла остаться наедине с тем, кто мог меня изнасиловать.

Я молчала. Я чувствовала, что была стерта, замазана, как досадная опечатка, мой рот как будто забило снегом.

Тогда он спросил: «Хочешь, чтобы я побил его?»

Единственное, что я могла ответить, выговорить, было «нет».

Я почти не видела Джейкоба в последующие шесть недель его пребывания в Колорадо Спрингс. Он был очень занят, хотя и старался уделить мне время. Я старалась избегать его. Я была все еще рассержена – мне было ненавистно то, что он дал мне понять, когда я рассказала об изнасиловании: что я должна была защищаться. Но перед его отъездом мы погуляли вечером по студенческому городку колледжа Колорадо.

Когда мы шли по зеленой лужайке, я чувствовала себя непривлекательной и толстой – я почти ощущала вину за свою внешность. Волосы мои представляли собой запутанный клубок из темной массы завитков, и на мне были спортивные брюки, которые я не снимала уже несколько дней, может быть, неделю. Я призналась ему, что чувствовала себя непривлекательной со средней школы. Я сказала, что выгляжу совершенно уродливо после изнасилования.

Он сказал, что мне следует закрыть на это глаза. «Дебби, ты была классным ребенком», – сказал он. Он рассказал, что его подружка видела мою фотографию и сказала, что я очень мила: «Ты и сейчас такая».

Я скосила глаза на брата. Я никогда не пользовалась косметикой, постоянно носила очки.

Джейкоб сказал мне, что я совершенно не права: «Ты просто не проявляешь все свои возможности».

Такими «возможностями» были, очевидно, контактные линзы, хорошая прическа и, может быть, тушь для ресниц или что-то подобное. «То, чем пользуются девушки, – сказал он. – Например, губная помада».

«Например, губная помада», – повторила я. Я это сделала.

Это я могла сделать.

Но я не могла вставить контактные линзы. Я не могла этого сделать. Никто не увидит того, что видел Джейкоб: втайне я была милой. Это было то, о чем знал только Джейкоб, и он мне об этом сказал, а я слушала и улыбалась, но не верила, что это было так.

«Ты красивая», – сказал он.

Он был любезным и убедительным. Но это меня не тронуло.

Я сказала, что он как будто изменился – он казался мне ниже ростом.

Он хотел быть крупным человеком, а я в своем горе уязвила его самолюбие, принизила его.

Оставшиеся шесть недель в Колорадо Спрингс Джейкоб ночевал в доме моих дедушки и бабушки, в детской нашей мамы. Он стал управляющим в штабе Обамы в Маниту Спрингс. Я почти не видела его. Он был очень занят.

Когда Обама одержал победу, Джейкобу нужно было пойти на общий банкет всех его сторонников. Меня не пригласили. Потом он уехал, отправившись обратно на восток. У него были профессиональные бейсбольные игры в то лето под ярким освещением перед ликующими толпами болельщиков. Я не посетила ни одну его игру. Джуниору позволили оставаться в кампусе. Через несколько недель примерного поведения колледж выселил его из комнаты большого общежития в другом конце кампуса – они не объяснили почему; его переместили в мое общежитие, в одиночный номер на этаж выше моего. Иногда я встречала его на лестнице. Я видела его в общей гостиной. Он жил в комнате рядом с Кэтрин, которая стала моим единственным другом. Я видела его, когда шла на занятия, за завтраком или в середине дня, когда я возвращалась в свою комнату, чтобы оставить учебные принадлежности и прилечь. Казалось, что он меня совсем не замечал.

Консультант колледжа по изнасилованиям помогла мне найти новое жилье. Я в этом «остро нуждалась». Мне позвонили из службы по размещению студентов колледжа. «У нас больше не осталось одноместных комнат», – услышала я резкое контральто. Мне нужно было выбирать между трехместной комнатой – с тремя девушками в двухместной комнате – или своей комнатой за пределами студенческого городка, подальше от него.

«Полагаю, тот, что подальше», – сказала я.

Она сказала: «Отлично! Очень хорошо. Хорошо». Затем она повесила трубку.

Таким образом, Джуниор остался в кампусе, в здании, где жила я. Я затолкала все свои платья в плотные мешки для мусора, засунула их туда, как будто это был хлам, вместе с вешалками и всем остальным. Меня быстро переселили в гостиницу колледжа Колорадо. Это было место за пределами колледжа для студентов, которые при размещении вытянули несчастливый билет, или для ребят, которым не то чтобы не повезло, они просто хотели жить одни. Студенты называли ее Дворец из шлакобетонных блоков. Я сама перенесла по одному свои мусорные мешки в новую комнату. На третьем мешке, на полпути между двумя комнатами, руки мои задрожали. Я волочила его еще минуту, затем остановилась, присела на широкий тротуар с этим своим растянувшимся мусорным мешком. На мне были спортивные брюки, которые я не стирала несколько месяцев, запятнанная желтая фуфайка с выцветшей надписью «Colonials» – названием прежней бейсбольной команды моего брата, написанным курсивом.