Этим, однако, Филипп не ограничился. Македонское войско, ранее состоявшее из пёстрых отрядов различных кланов, превратилось в профессиональную армию, базировавшуюся в лагерях и получавшую ежемесячное жалованье. Царь и его великие полководцы, Парменион и Антипатр, муштровали фаланги до тех пор, пока солдаты не научились выполнять все движения, перестроения и повороты с абсолютной слаженностью, превратив строй в единое целое. Мир никогда не видел боевой силы, подобной ощетинившейся сариссами македонской фаланге. Даже великий Эпаминонд, восстань он из могилы, был бы разбит пехотой Филиппа.

Мы с товарищами пересекаем Херонейское поле и приближаемся к позициям «священного отряда». Многие воины, нагие, умастившись маслом, выполняют упражнения, как делали это спартанцы при Фермопилах. Это и вправду великолепный отряд, все атлетически сложены, и даже лагерные прислужники блещут красотой. Ну а сам лагерь — любо-дорого посмотреть — словно расчерчен по линейке. Отчищенное до блеска оружие сверкает в аккуратных пирамидах.

Подъехав и остановившись на расстоянии половины броска камня, я представляюсь и громогласно возглашаю, что Македонии и Фивам следует не сражаться друг с другом, но объединиться против общего недруга, каким является Персия.

— Если так, — со смехом отвечают фиванцы, — скажи своему отцу, чтобы он возвращался домой.

— Завтра вы займёте позицию здесь? — спрашиваю я, указывая на их лагерь.

— Может быть. А вы?

Как выясняется, с двумя из этих воинов, братьями-борцами, Чёрный Клит знаком по Немейским играм. Они обмениваются рассказами и сообщают новости, а ко мне в это время направляется командир, ветеран лет сорока, а то и пятидесяти.

— Неужто я и вправду вижу сына Филиппа? — с улыбкой говорит он и, назвавшись Коронеем, сыном военачальника Паммена, сообщает, что дружил с моим отцом. Действительно, будучи заложником в Фивах, отец жил в доме Паммена.

— Твоему отцу было четырнадцать, а мне десять, — сообщает Короней. — Он, бывало, макал меня головой в воду и лупил по заднице.

— То же самое он проделывал и со мной, — со смехом отвечаю я.

Короней жестом подзывает симпатичного юношу лет двадцати.

— Позволь мне представить моего сына.

Поскольку беседа пошла вовсю, продолжать её, сидя на коне, кажется мне неучтивым. Мы с товарищами спешиваемся. Возможно ли, что уже завтра на рассвете нам придётся насмерть сразиться с этими замечательными людьми?

Сына Коронея зовут Памменом, в честь его деда. Этот красивый, облачённый в великолепные доспехи юноша на добрых полголовы перерос своего отца. Отец и сын, оба воины «священного отряда», встают плечом к плечу.

— Вот так мы стоим и в боевом порядке, — заявляет юноша.

Я ловлю себя на том, что борюсь со слезами. Нащупав висящий на поясе усыпанный драгоценными камнями кинжал из редчайшей закалённой стали (он стоит талант серебра), прошу Коронея принять этот подарок в память о моём отце.

— Только в том случае, если ты возьмёшь это, — говорит он, протягивая мне украшавшую его панцирь фигурку льва: слоновая кость, кобальт и золото.

— Какие приятные и достойные люди, — говорит мне Гефестион на обратном пути.

Здесь, Итан, я остановлюсь особо, обратив твоё внимание на предмет, всегда повергающий молодых командиров в смятение. Я имею в виду симпатию к противнику. Никогда не стыдись этого чувства, отнюдь не являющегося признаком слабости или излишней мягкотелости. С моей точки зрения, это, напротив, есть одно из высочайших проявлений воинской добродетели. Помню, как-то вечером, уже после битвы при Херонее, мне довелось рассказать о встрече с тем благородным фиванцем, Коронеем.

— Ну, сын мой, и что сказало тебе в тот час твоё сердце? — спросил отец, внимательно меня слушавший.

Как я понимаю, он хотел подразнить меня, но не из злобы, а желая подправить моё поведение, в котором видел слишком много великодушия.

— Ощутил ли ты сострадание к тем, кого тебе вскоре предстоит убивать? Или, напротив, обратил сердце в кремень, что, если верить толкам, хорошо удаётся твоему отцу?

Мы находились дома, в Пелле, на пиру с командирами Филиппа. Едва прозвучали слова отца, как разговоры смолкли и все взоры обратились ко мне.

— Отец, сердце сказало мне, что, коль скоро я сам готов отдать свою жизнь, это даёт мне право забрать жизнь противника, кем бы он ни был, и небеса не сочтут это деяние несправедливым.

— Вы только послушайте! Вот уж сказал так сказал! — одобрительно загомонили гости.

— Это уж точно, — согласился отец, — сам Ахилл, следуя древним ораторским канонам, не смог бы ответить лучше. Но скажи мне, сын, как бы этот древний герой и полубог смог совладать с распущенностью, продажностью, бесчинствами и мерзостями, сопутствующими нам в наши дни?

— Отец, он воодушевил бы людей, предающихся порокам, благородством и чистотой своей цели. Воистину, это возможно даже в нашем несовершенном мире.

Сказав так, я не покривил душой, но кое о чём умолчал. В тот миг, когда отец устроил мне испытание перед лицом командиров, я ощутил присутствие своего даймона, своего природного гения. Дух сей незримо вошёл в помещение, одарив меня ясностью мысли и неколебимой убеждённостью. Как никогда раньше, я отчётливо понял, что мой дар превосходит дар моего отца, причём на порядок величин. Увидел это так, словно сумел заглянуть в него. И он это понял. Как поняли и другие: стоявший у его плеча Парменион и стоявшие подле меня Гефестион и Кратер. То был момент встречи поколений, заката и восхода, прошлого и будущего.

В миг обмена дарами с Коронеем мой даймон предложил мне обоюдоострый меч, одно лезвие которого есть симпатия и сочувствие, а другое — суровая необходимость.

— Эти отважные и благородные защитники Фив, можно сказать, уже мертвы, — молвил тогда мой гений, — но ты, Александр, забрав их жизни, лишь станцуешь в нескончаемом хороводе, предопределённом до начала времён. Исполняй же свой танец хорошо.

Весь следующий день армии только тем и занимались, что танцевали да перетанцовывали.

На рассвете «священный отряд» занимает позицию на крайнем правом фланге фиванцев в качестве единого подразделения. Но спустя шесть часов, когда я выезжаю на поле, три сотни гоплитов оказываются рассредоточенными по первой шеренге центра и левого крыла. Это не просто перестроение, ибо дислокация «священного отряда» является существенным элементом всего стратегического замысла неприятеля. Мои отряды тоже совершают перестроения, стараясь предугадать самые неожиданные манёвры. Отец не тревожит меня никакими приказами, но мои осведомители из его шатра уже донесли мне, что он намерен отозвать половину моих сил.

Так или иначе, я предписываю командирам держать коней налегке, не перекармливать и поить умеренно. Лошадям, как и нам, лучше идти в бой с лёгким желудком. День проходит в ожидании. Ближе к вечеру нашим аванпостам удаётся захватить двоих пленных. Клит Чёрный приводит их ко мне. Я, разумеется, должен незамедлительно отослать пленников отцу, что и будет сделано, но...