Сугроб - Мария Дьяченко

Мария Дьяченко

Сугроб

Моя фобия началась много лет назад. Как-то неожиданно и странно. Наверное, так оно и бывает. Живешь себе, как полагается, легомысленным дурашливым мальчишкой, не думающем особо ни о чем, не зацикленным на будущем, беспечно радуешься каждому дню, солнцу и случайным сладостям. А потом вдруг происходит что-то из ряда вон и уже не помнишь, как оно было раньше.

Сейчас как будто, почти, наверное, всё хорошо. Уже давно, как я перебрался на юг, живу незамысловато, зато спокойно, насколько это слово вообще применимо к моему существованию.

Если кратко, то я боюсь зимы. Точнее того, что она приносит — сугробов. Наверное, звучит глупо или, по крайней мере, смешно, но что уж тут поделать. Моя личная фишка. Конечно, не о такой жизни я мечтал пацаном. Думал, вырасту — летчиком стану, ну или по крайней мере кем-то рядом — авиаинженером или, может, диспетчером, а вышло как-то не очень. Мне скоро тридцать, а я еще даже не начинал жить. Точнее, закончил в тринадцать.

* * *

Это случилось сразу после моего дня рождения. Зимой. Я решил прогуляться по заснеженному поселку, где мы тогда жили с мамой, в сторону парка. Мне казалось, что гулять, делая серьезный задумчивый вид — именно то, чем периодически занимаются загадочные взрослые. И раз уж мне стукнуло целых тринадцать лет — самое время начать это делать: идти с непонятным выражением в глазах, будто б в жизни есть что-то ещё, кроме этой самой прогулки.

Вечерело. Шел крупный неторопливый снежок, будто б мирно зависающий на воздушных невидимых нитях. Создавалось общее сказочное впечатление узорчатой, едва колышущейся занавески, легкой, манящей. На улице — ни души: только я и добродушный снежок. Это и понятно. В длинные посленовогодние праздники — все по домам: никаких тебе спешащих с работы людей или орущих школьников. Тишь да гладь.

Я брел, забирая снег подошвами, тщетно пытаясь смотреть в себя, слегка потягивая морозный воздух колючими ноздрями, и думая о том, что уж очень похолодало, и зря я не взял перчатки. Как вдруг увидел в парке на скамье незнакомого мальчика немного младше меня, с ярко-голубыми распахнутыми глазами, раскрасневшимся от мороза лицом и соломенной непослушной шевелюрой. Он сидел в легенькой курточке и одной перчатке со снежком на волосах и ресницах, будто б нахохлившишь от холода. В целом, он был похож на гусёнка.

Было странно, что я его не знал: в нашем районе редко встретишь незнакомое лицо. Всё это в купе с его забавным внешним видом заставило меня приубавить и так медленный шаг. Я будто б замешкался и, сам не зная почему, точно смутился своей полуостановкой. Чего не скажешь о «гусёнке», который тут же весь подтянулся, энергично замотал ногами и пристально уставился на меня, широко растянувшись в улыбке и засветив щербинку между зубами.

Я тут же подумал, чему он радуется в такой трескучий мороз. Мальчик сидел весь такой беззаботный на обледенелой скамье, цыкая щербинкой, и, казалось, ждал меня:

— Мечтаешь, — то ли спросил, то ли констатировал он. Это звучало будто б мы старые приятели.

Позже я много думал об этом. Почему-то в тот момент мне не показалось такое поведение странным. Почти как во сне, когда, находясь внутри, ты считаешь всё естественным, и только просыпаясь осознаешь нелогичность происходящего.

— Думаю, — пробормотал я, всё-таки намереваясь пройти мимо.

Мальчик опять цыкнул и вскочил со скамьи, видимо довольный тем, что я ответил на его вопрос. Не спрашивая разрешения, «гусёнок» поплёлся за мной:

— Вот и я думаю, — ещё больше заулыбался он. — Зимой хорошо думать. Снежинки, как маятники, — успокаивают.

— Слушай, пацан, я очень хочу тишины, — я попытался отделаться от него, но не тут то было.

— Я вот об этом и говорю, — не унимался он, игнорируя намёк. — Зима, тишина, снег. Просто я люблю снег. Он — мой друг.

— Видно, настоящих друзей у тебя нет, — я начинал грубить, слегка прибавив шаг, но «гусёнок» продолжил искренне глядеть мне в глаза, не обращая на это внимания. «Вот уж увязался».

— А снег разве не настоящий? Очень даже. Надежный, молчаливый друг, всегда вовремя. Я иногда думаю, вот бы стать сугробом.

— Что? — не сдержался я, засмеявшись над очевидной глупостью.

Сейчас я думаю, что не стоило мне тогда усмехаться. Ну была у человека такая мысль — что ж теперь поделать. Кто-то мечтает быть президентом или мореплавателем — никто ж не против. Сугроб так сугроб. Каждый имеет право на своё мнение. Но тогда я расхохотался.

— Сугробом, — без тени смущения повторил он. — Вот было б чудесно! Представляешь, днём на солнце искришься, ночью под фонарём. Мир и покой. Просто чудо!

— Ну, а если нет фонаря? — «вот же чудик».

— А луна на что? Да и вообще, когда сугробы — ночью вон как светло и без луны.

Мы добрели до конца парка и повернули обратно по другой аллее. Вокруг всё было в застывших на полпути перьях снега: он падал такой плотной неторопливой пеленой, что казался летящим снизу вверх, а не наоборот.

— Ха, первый раз вижу пацана, который сугробом быть мечтает. Ты точно не бился недавно головой?

«Гусёнок» будто б не слышал вопроса:

— Не хочется быть как все. Вот стану сугробом — буду растения от ветра, мороза защищать, жуков греть. Сугроб — это сила, мощь, ты даже не представляешь какая! — продолжал вдохновенно доказывать он.

— Ой не могу. А весной умирать что ли? — снова подтрунил я.

— А нет ли разницы когда? Сугроб хотя б умирая землю поливает, а ты умрёшь — какая польза? Плюс, не забывай, следующей зимой сугробы возвращаются — вечная жизнь.

— Так то будут совсем другие сугробы. Прошлогодние уже того…

— А вот не факт, круговорот воды в природе никто не отменял.

— Ну послушай, человек — живой организм, с мыслями, процессами, а сугроб — так, водичка, — продолжал я, пиная снег ногой и не веря, что вообще всерьёз это обсуждаю.

Мы снова подошли к лавочке, где я его встретил. Он было хотел повернуть снова в парк, но я остановился, намереваясь уйти домой.

— А человек — не водичка? Просто форма другая, а суть та же, — не унимался мальчишка, то снимая, то надевая синюю потрёпанную перчатку. — А мыслей в ином человеке не больше, чем в сугробе, зато не то что пользы, вреда сколько!

— Ну всё равно человеком быть точно лучше: есть воля,