— Это конец охоты, — заметил старик. — Вернись, Ламме, и займись стряпней. Оленя прикончили.

— Роскошная будет у нас трапеза, — молвил Ламме. — Вы, конечно, меня пригласите — ведь я для вас немало потрудился. Соус к птице получился вкусный, вот только на зубах похрустывает маленько — ведь это все попадало в песок, когда этот чертов олень проткнул мне и одежду и ягодицу. А лесничих вы не боитесь?

— Нас много, — отвечал старик, — они нас боятся, а не мы их, и потому не трогают. Сыщики и судьи тоже. Горожане нас любят, оттого что мы ничего худого никому не делаем. Сами мы в драку не сунемся. Ну а если испанское войско нас окружит, то уж тогда старые, молодые, женщины, девушки, мальчишки, девчонки — все мы дорого продадим свою жизнь, мы лучше перебьем друг друга, но только не дадимся в руки кровавому герцогу, который нас запытает.

Тут Уленшпигель молвил Лесным братьям:

— Было время, когда мы воевали с палачом на суше. Теперь надобно его разбить на море. Проберитесь на Зеландские острова через Брюгге, Хейст и Кнокке.

— У нас денег нет, — объявили Лесные братья.

Уленшпигель же им сказал:

— Вот вам тысяча каролю от принца. Пробирайтесь водными путями — каналами, речками, реками. Как увидите корабли с буквами Г.И.Х., пусть кто-нибудь из вас запоет жаворонком. Вам ответит боевой клич петуха. Стало быть, вы среди друзей.

— Так мы и сделаем, — сказали Лесные братья.

Немного спустя, таща за собой на веревках убитого оленя, показались охотники с собаками.

Лесные братья, Уленшпигель и Ламме уселись вокруг костра. Всех Лесных братьев — мужчин, женщин, детей — было шестьдесят. Они достали хлеб из котомок, вынули из ножен ножи, разделали оленя, сняли с него шкуру, освежевали и вместе с мелкой дичью стали жарить на вертеле. И к концу трапезы Ламме прислонился к дереву, свесил голову на грудь и захрапел.

Вечером Лесные братья ушли спать в землянки, Уленшпигель же и Ламме последовали их примеру.

Лагерь охраняли вооруженные часовые. Уленшпигелю было слышно, как шуршат сухие листья у них под ногами.

На другой день Уленшпигель вместе с Ламме пошел дальше, и Лесные братья ему сказали:

— Счастливого пути! А мы двинемся к морю.

35

В Гарлебеке Ламме снова запасся oliekoek’ами, тут же съел двадцать семь штук, а остальные тридцать положил в корзинку. Уленшпигель нес клетки. К вечеру приятели добрались до Куртре и остановились in de Bie, в гостинице «Пчела», у Жилиса ван ден Энде, который, едва заслышав пение жаворонка, бросился отворять дверь.

Встретил он Уленшпигеля и Ламме как родных. Прочитав письма принца, попросил Уленшпигеля передать ему пятьдесят каролю и ничего не взял с гостей ни за индейку, ни за dobbeleclauwaert. Он предупредил их, что в Куртре шныряют сыщики кровавого трибунала и что там надо держать язык за зубами.

— Мы их распознаем, — сказали Уленшпигель и Ламме и вышли из гостиницы.

Заходящее солнце позлащало кровли, на ветвях лип пели птицы, на порогах судачили кумушки, в пыли копошились детишки, а Уленшпигель и Ламме бродили без цели по улицам.

Вдруг Ламме сказал:

— Я спрашивал ван ден Энде, не видел ли он женщину, похожую на мою жену, и обрисовал ему милый ее облик, а он мне сказал, что за городом, на Брюггской дороге, в «Радуге», у старухи Стевен, по вечерам собирается много женщин. Я пойду туда.

— Я тоже туда скоро приду, — сказал Уленшпигель. — Мне хочется осмотреть город. Если мне встретится твоя жена, я ее сей же час пошлю к тебе. Помни наставления baes ‘а: коли жизнь тебе дорога, то помалкивай.

— Буду помалкивать, — сказал Ламме.

Пока Уленшпигель разгуливал, солнце успело скрыться. Когда он вышел на Pierpotstraetje, то есть на Гончарную улицу, было уже совсем темно. Здесь до него донеслись нежные звуки виолы. Пройдя несколько шагов, Уленшпигель различил белую фигуру — она манила его за собой, а сама все удалялась, играя на виоле. И пела она под виолу ангельским голоском протяжную и приятную для слуха песню, останавливалась, вглядывалась и вновь удалялась.

Уленшпигель, однако, бежал быстро. Он нагнал ее и хотел было заговорить, но она закрыла ему рот надушенной бензоем ручкой.

— Ты из простых или же из благородных? — спросила она.

— Я Уленшпигель.

— Ты богат?

— Достаточно богат, чтобы заплатить за большое удовольствие, и недостаточно богат, чтобы выкупить свою душу.

— Почему ты ходишь пешком? У тебя нет лошади?

— У меня есть осел, но я оставил его в стойле, — отвечал Уленшпигель.

— Почему ты бродишь по чужому городу один, без друга?

— Потому что мой друг идет своей дорогой, а я — своей, любопытная красотка.

— Я совсем не любопытна, — возразила она. — Твой друг богат?

— Богат жиром, — отвечал Уленшпигель. — Скоро ты перестанешь допрашивать?

— Уже перестала. А теперь пусти меня.

— Пустить? — переспросил Уленшпигель. — Это все равно что оторвать голодного Ламме от блюда с ортоланами. Я хочу тебя съесть.

— Ты же меня еще не видел, — сказала девушка и внезапно осветила свое лицо фонарем.

— Хороша! Ну и ну! — сказал Уленшпигель. — Золотистая кожа, милые глазки, алые губки, стройный стан — все это будет мое.

— Все, — подтвердила она и повела его на Брюггскую дорогу, в «Радугу» (in de Reghenboogh), к старухе Стевен. Там Уленшпигель увидел многое множество девиц, носивших на рукавах кружочки, отличавшиеся по цвету от их бумазейных платьев.

У спутницы Уленшпигеля к платью из золотой парчи был пришит кружок из парчи серебряной. Девицы поглядывали на нее с завистью. Войдя, она сделала baesine знак, но Уленшпигель этого не заметил. Они сели вдвоем за отдельный столик и начали пить.

— Кто меня полюбил, тот будет мой навеки, — тебе это известно? — спросила она.

— Ах ты раскрасавица моя душистая! — воскликнул Уленшпигель. — Всегда питаться твоим мясом — да мне лучшего угощения и не нужно.

Вдруг Уленшпигель увидел Ламме — тот сидел в уголке за маленьким столиком, и перед ним стояла свеча, блюдо с ветчиной и кружка пива, но он был озабочен тем, как спасти ветчину и пиво от двух девиц, которые напрашивались на угощение.

Заметив Уленшпигеля, Ламме вскочил и, подпрыгнув на три фута от полу, воскликнул:

— Слава Богу, мой друг Уленшпигель снова со мной! Baesine, еще пива!

Уленшпигель достал кошелек, сказал:

— Будем пить, пока вот тут не станет пусто!

Тряхнул его, и Ламме услышал звон монет.

— Счастлив наш Бог! — сказал Ламме и ловко вытащил у Уленшпигеля кошелек. — Плачу я, а не ты — это мой кошелек.

Уленшпигель пытался вырвать у