– Это хорошо, – тихо сказала Брианна, не поднимая взгляда от какао, к которому не притронулась.

Они снова замолчали. И тень Джерри Маккензи, летчика Королевских военно-воздушных сил Великобритании, вошла в кожаной лётной куртке с подкладкой из овчины и села у огня, наблюдая за игрой света в черных как смоль волосах своей внучки.

– Так ты…

Похоже, у Бри пересохло во рту – Роджер услышал, как ее язык отделился от нёба с легким цоканьем.

– Ты собираешься его искать? Попробуешь выяснить, куда исчез твой отец? Где он может… находиться?

Где он может находиться. Здесь, там, тогда, теперь? Сердце внезапно сжалось, когда Роджер вспомнил о бродяге, который ночевал в башне. Господи… нет. Не может быть. Нет причин так думать. Вообще нет. Только желание.

По дороге в Оксфорд Роджер между молитвами много думал об отце. О чем бы спросил его, что бы сказал, будь у него шанс. Хотелось расспросить обо всем, сказать все… Но на самом деле было только одно, о чем бы стоило рассказать отцу, и это чудо сейчас похрапывало, словно пьяный шмель, на руках Роджера.

– Нет.

Мэнди тихонько рыгнула во сне, поерзала и снова прижалась к его груди. Роджер не отрываясь смотрел на темные спутанные кудряшки.

– Не хочу, чтобы мои дети потеряли своего отца. – Голос почти пропал, Роджеру казалось, что голосовые связки скрежещут, как несмазанные шестеренки, проталкивая слова. – Это слишком важно. Невозможно забыть, что у тебя когда-то был папа.

Бри отвела взгляд, в свете огня ее глаза сверкнули голубым блеском.

– Я подумала… ты же был совсем маленьким. Ты правда помнишь своего отца?

Роджер покачал головой, чувствуя, как сжимается сердце, в котором зияла пустота.

– Нет, – тихо сказал он и наклонился к дочери, вдыхая аромат ее волос. – Но я помню твоего.

Уилмингтон, колония Северная Каролина

3 мая 1777 г.

Я сразу поняла, что Джейми опять что-то снилось, – он сидел с рассеянным видом человека, погруженного в свои мысли, словно видел не жареную кровяную колбасу на тарелке, а нечто другое.

Я смотрела на мужа, и меня одолевало желание узнать, что же он увидел, но пришлось сдержаться: если спросить сразу, подробности сна могут ускользнуть из памяти. Честно говоря, я завидовала Джейми. Я бы что угодно отдала за возможность видеть то, что видел он, и неважно, реально оно или нет. Какая разница, ведь это была связь с моими близкими, и всякий раз, когда я замечала на лице Джейми такое рассеянное выражение, разорванные нервные окончания, соединявшие меня с исчезнувшей семьей, искрили и пылали, как закороченные провода.

Я не могла устоять перед искушением узнать, что ему снится, хотя, подобно всем снам, его видения редко бывали четкими и ясными.

– Тебе приснились они, да? – спросила я, когда ушла служанка, которая принесла еду.

Мы встали поздно, потому что устали от вчерашней долгой дороги в Уилмингтон, и сейчас были единственными, кто обедал в маленьком зале гостиницы.

Джейми посмотрел на меня и медленно кивнул, но между бровями у него залегла складка. Мне стало не по себе: обычно после редких снов о Бри или детях он просыпался счастливым и умиротворенным.

– Что? – требовательно спросила я. – Что случилось?

Он пожал плечами, по-прежнему хмурясь.

– Ничего, саксоночка. Я видел Джема и малышку. – На лице Джейми мелькнула улыбка. – Господи, какая же она дерзкая маленькая драчунья! Похожа на тебя, саксоночка.

Весьма сомнительный комплимент, но на душе стало теплее от воспоминаний. Я часами наблюдала за Мэнди и Джемом, запоминая каждую черточку, каждый жест, пытаясь мысленно перенестись в будущее, представить, какими они будут, взрослея, – и почти не сомневалась, что у Мэнди мои губы. Я знала совершенно точно, что у нее моя форма глаз и мои волосы – бедное дитя! – хотя они и были черными как смоль.

– Что они делали?

Джейми потер пальцем между бровями, как будто у него зачесался лоб.

– Они гуляли, – медленно произнес Джейми. – Джем сказал Мэнди найти себе занятие, а она пнула его в голень и побежала прочь, он погнался за ней. По-моему, была весна. – Он улыбнулся, сосредоточившись на том, что увидел во сне. – Помню, в волосах Мэнди запутались маленькие цветочки, их еще много росло между камнями.

– Какими камнями? – резко спросила я.

– Надгробными, – тут же ответил Джейми. – Точно! Они играли среди камней на холме за Лаллиброхом.

Я счастливо вздохнула. Ему уже в третий раз снилось, что они в Лаллиброхе. Возможно, мы лишь принимали желаемое за действительное, но я знала: Джейми, как и меня, радует мысль о том, что они обрели там дом.

– Вполне возможно, – сказала я, – Роджер ездил туда, когда мы искали тебя. Он говорил, что дом пустовал и его выставили на продажу. У Бри должны быть деньги, так что они могли купить Лаллиброх. Они могут жить там!

Я и раньше говорила об этом Джейми, но он довольно кивнул.

– Могут.

Его глаза все еще туманились от мысли о детях, которые бегали друг за дружкой по склону холма среди высокой травы и выветренных серых камней, отмечающих семейное кладбище.

– С ними была бабочка, – внезапно произнес Джейми. – А я и забыл. Синяя такая.

– Синяя? Разве в Шотландии водятся синие бабочки?

Я нахмурилась, пытаясь вспомнить. По-моему, все бабочки, которых я там видела, были в основном белыми или желтыми.

Джейми посмотрел на меня с легким недовольством.

– Это же сон, саксоночка! Мне могли бы присниться бабочки с крыльями в тартановую клетку, и я бы не возражал.

Я рассмеялась, но решила не отвлекаться.

– Точно. И все же, что тебя беспокоит?

Он посмотрел на меня с любопытством.

– Откуда ты знаешь, что я встревожен?

Я взглянула на него свысока, ну, или настолько свысока, насколько смогла, учитывая разницу в росте.

– Может, лицо у тебя и не зеркало, но я замужем за тобой тридцать с лишним лет.

Джейми не стал уточнять, что меня не было с ним лет двадцать из этого времени, и просто улыбнулся.

– Да. На самом деле ничего страшного. Единственное – они вошли в башню.

– В башню? – нерешительно переспросила я.

Древняя башня, брох, давшая имя Лаллиброху, стояла на холме за домом. Ежедневно ее тень, как от гномона гигантских солнечных часов, размеренным шагом пересекала кладбище. Мы с Джейми частенько поднимались туда по вечерам в начале нашей жизни в Лаллиброхе, чтобы посидеть на скамейке, стоявшей у стены башни, побыть вдали от домашней суеты, насладиться мирным видом поместья и его угодий, которые расстилались перед нами бело-зеленым ковром, расплывчатым в сумерках.