— Женский туалет.

— А два нуля и буква Н?

— Так это ООН!

— Нет, это туалет для националистов.

— Почему?

— Да потому, что они на эту ООН срали!

Вижу, уже не обязательно безотлучно во взводе сидеть. Попросился у Али-Паши сгонять в Тирасполь. Он разрешил. Спросил только зачем. Сказал ему, что квартиру проверить надо. Как-никак все мое достояние. Ну что ж, говорит, причина уважительная, валяй. Но до темноты чтоб опять здесь.

До нас с того берега и вправду начали доходить слухи, что брошенные беженцами квартиры начали, не без интереса чиновников, переписывать на новых съемщиков, чтобы затем приватизировать и продавать. В Приднестровской Республике продолжает действовать советское законодательство, по которому, если съемщик полгода не проживает в квартире, — он теряет право на нее. Под эту лазейку в законе все и происходит. Вычислить же пустые квартиры для стакнувшейся с коммунальщиками бандоты несложно. Мне есть чего опасаться. Квартира в центре и большая. Соседи меня не знают. Как ни упала вниз стоимость жилья, а чего-то она стоит. Я столько не заработаю.

Ехал в тревоге, но дома все оказалось в порядке. Зашел к соседям, объяснил, где я, попросил присмотреть или хотя бы сказать непрошеным гостям, с кем будут иметь дело. Посмотрели они на меня, как на гибрид Матросова с Дон Кихотом, спросили, как там, в Бендерах? Что им сказать? Все равно не поймут. Нормально, говорю, не беспокойтесь. И ушел. Во дворе какой-то хрыч привязался, излить человеку с ружьем душу. Я так и не понял, о чем это он. В горотдел на всякий случай не пошел. Мало ли что о моем появлении языками наплетут. Сразу же бегом по магазинам за сигаретами и другими бендерскими заказами да обратно в Парканы. Вот и она, наша переправа. Получили там с меня обещанные блок сигарет с бутылкой и в напутствие обругали, что к сигаретам и коньяку никакой путной жратвы не привез. Тю, говорят, гречка да манка! Дармоеды. Не объяснять же, что старики с малым ребенком в нашем квартале живут и что им есть тоже надо…

Несколько шагов по бендерскому берегу ступил — выскакивает связной автомобиль. Пародия на маршрутное такси в пределах удерживаемой приднестровцами части города. Крохотный «ЛуАЗ», который и на мирных-то улицах похож на недоразумение. А тут по углам низенького кузова четыре корявых дрына, на которые сверху натянуто выцветшее, невыразимо грязное маскировочное полотнище. Криво обрезанные концы балдахином свисают вниз. В машине — два обормота. Сошками на капоте, поддерживаемый самодельной опорой, стоит ручной пулемет. На заднем сиденье — местный любимец, здоровенная овчарка. На редкость дружелюбный и спокойный пес.

— Приветик! Что это мы тащим?

— Не ваше дело!

— Грубиян! А мы хотели тебя подвезти!

— Три квартала, бездельники?

— Ты ж после первого же сдохнешь! А мы тебя с ветерком!

— И бесплатно?

— Бесплатно?! Ну нет, браток! Коммунизм уж почти год как кончился!

— Ясно. Крутите педали.

Весь в поту, продолжаю топать наверх. Прилипалы тарахтят следом.

— Эй, а за простой? Счетчик уже три минуты как был включен!

— Кыш, хапуги!

— Олежка! Он бессердечен! Дай газу, я его в зад пну!

Перебегаю ближе к стене и прикрываюсь сумкой.

— Ну и жмот! — обиженно воют прилипалы.

— Что вам надо, вымогатели? По пачке сигарет устроит? — останавливаюсь я.

— Устроит! Садись!

Смеясь, лезу к ним. Псина тактично уступает половину сиденья. Водитель радостно гикает и резко рвет с места. Триста метров скорости, несколько виражей по дворам, во время которых мы с псиной то сталкиваемся головами, то разъезжаемся по сиденью в разные стороны. Скрежещут по низкой дверке собачьи когти. Олежка резко давит на тормоза, овчарка не удерживается и, перелетев через головы хозяев, вылетает на капот и повисает на пулемете. Пес сконфуженно выбирается назад. Он даже ни разу не взвизгнул. Расстаюсь с обещанными экипажу сигаретами. Надо быстро валить в штаб-квартиру, пока еще какие-нибудь бездельники не обобрали. У нас это быстро делается.

Едва появляюсь в виду наших окон, ко мне галопируют Федя и Оглиндэ.

— Все привез?

— Все! Даже несколько пачек «Малютки», малому вместо молока. Из-за нее лишних два километра отбегал!

Они шустро перехватывают из рук сумки и тянут их в квартиру. Снимаю с плеча набивший спину автомат. После сумок он кажется игрушечным. Отдышавшись, выхожу с друзьями к лавочке у подъезда курить. Продукты нашим подшефным отнесем потом. Минут через пять нелегкая несет вдоль дома причитающую что-то под нос бабку. Странное дело, она ведь из квартиры почти не выходит.

— Бабуся, зачем ходите?! Сколько раз говорили: мина хлоп и брык, тапки в сторону! — заботливо обращается к ней наш боевой помдеж.

— Что, бабушка, у малого еда кончилась? — спрашивает Оглиндэ.

Полусогнутая бабка останавливается и медленно, как стрела крана, поворачивается к нам.

— Давай, бабуся, сюда иди! — подгоняет Кацап. — Хоть бы под стеночкой шла! А ну дуй сюда с открытого места!

Бабка шаркает к нам.

— Ой, милай! Горе, горе-то! Деду плохо! Уходит от меня человек!

Дед — сердечник. Наверное, у него очередной приступ. Прошлый раз ему помогла гостившая у нас по поводу новоселья медсестра. Сейчас ее нет.

— Идем, бабуся, уже идем! Виорел! Помоги продукты взять!

Федя подгребает кульки с пакетами и сует в руки Оглиндэ пачки молочной смеси. Я ломлюсь в штаб-квартиру, где от хозяев остался полный ящик всяких медикаментов. Слава аллаху, вот он, нитроглицерин! Даже не просроченный. Цапнув его, выбегаю следом за пацанами.

Дед на умирающего пока не похож. Все бабка со страху раньше времени кипешует. Сую ему принесенное лекарство, слежу, чтобы принял. Выхожу из спаленки обратно в проходной зал, где расположились мои вояки. За столом у оклеенного на всякий случай окна сидит Антошка, рисует. Четвертый этаж, можно не бояться, что от мины осколки залетят. Один раз мули, правда, навесили прямо сверху, в крышу над пятым. Бабка так квохтала, что наши ради ее спокойствия высадили дверь на злополучном этаже удостовериться, нет ли пробоины или пожара. Ничего там не было. Только краска с потолка и шпатлевка из швов попадали. Выломанную дверь водворили на место, забили досками.

Оглиндэ перочинным ножиком чинит Антошке карандаши. Бумаги для рисования наши натаскали ему вдоволь. Мальчонка смышленый. В три годика развит на все четыре. Федя наклоняется над рисунком.

— Какой молодец! Пожарником быть хочешь?

Заглядываю сверху, а там и правда нарисовано что-то машинообразное и колбасовидная, с черточками рук и ног фигурка распространяет от себя какие-то водяные пунктиры.