Лейла поняла, что Люда уже пьяна. Обычно своего любовника она ласково называла Витей, но выпив, обзывала всегда дураком.

Время проходило в еде, питье, смехе и тостах – в основном за Люду, в честь дня ее рождения.

– Давайте-давайте, врите мне. Я все равно не верю вашим красивым словам и хорошо знаю себя. Я как дьявол: он плохой, но Бог почему-то любит его, – сказала подругам Людмила.

В конце концов, трезвой осталась одна Лейла.

Нине, у которой явно отяжелел язык, непременно хотелось поговорить по душам.

– Ты знаешь, почему я пью? – обратилась она к Лейле. Но та, понимая, что Нина спрашивает не ради диалога, промолчала.

Несколько минут Нина пыталась сформулировать свой глубокомысленный ответ, который оказался неожиданно простым:

– Потому что мне это необходимо. Ты понимаешь? Просто-напросто необходимо. Вряд ли тебе ясно, о чем я говорю, потому что надо выпить и почувствовать, что чувствую я, чтобы понять. Но я тебе объясню. – Она еле ворочала языком. – Я пью по причине своей гордости. От вина гордость убавляется, и душу немного отпускает. И я больше не стыжусь плакать, кричать и ныть.

Некоторое время она сидела молча, опустив голову, словно не в силах поднять ее.

– Ах, дорогая, если бы ты знала, какая я несчастная! – произнесла она жалобным голосом, совсем понурившись. – Господи, какая же я несчастная!

Ей ответила Люда:

– Хватить ныть! Тебе на самом деле не на что жаловаться! Ты все воображаешь.

Нина взглянула на нее, пытаясь выразить что-то вроде удивления, но ее пьяные глаза не выражали ничего, кроме глупости.

– Что ты знаешь о боли? – произнесла она тем же подавленным голосом.

Лейла, заметив, что разговор принимает нежелательный оборот, попыталась сменить тему.

– Красивые здесь места, – сказала она, обращаясь к Людмиле. – Почему бы тебе не привезти сюда краски и кисти и не приняться за рисование? Тебя разве не вдохновляет эта красота?

Вера, занятая приготовлением второй партии шашлыка, рассмеялась, услышав слова Лейлы:

– Вряд ли у нее есть время на занятия живописью, дорогая. У нее есть дела поважнее. – Голос ее стал тонким, а интонация – романтической и мечтательной, и она добавила, растягивая слова: – Она занята любовью!

Люда решила не связываться с Верой.

– Ты права, – сказала она ей. – Давайте выпьем за любовь.

Лейла попыталась удержать ее от выпивки, но ей это не удалось.

Нина же оставалась задумчивой, и, выпив, вновь продолжила разговор, будто он и не прерывался:

– Вы представьте, мне уже тридцать лет! О боже, тридцать лет! Раньше я считала этот возраст началом старости. Мне казалось, что к этому возрасту у человека исполняется большинство его желаний. А я вот дожила до него и ничего не добилась. Наверно, я как стрекоза, «лето красное пропела»… Тридцать лет. А скоро будет тридцать один, потом – тридцать два, тридцать три и так далее. Годы будут бежать без остановки, бежать из души, как птицы перелетные, которые, однако, никогда не вернутся. И не останется ничего, кроме пустоты и сожаления. Тридцать лет, и мое единственное богатство – одиночество. У меня нет никого и ничего. Почему? А? Ради Бога, кто-нибудь из вас скажет мне, почему? Почему я такая несчастная?

– Я тебе скажу, – отреагировала Люда.

Лейла рассмеялась:

– Пьяные всегда думают, что знают правду.

– Верно. Но уверяю тебя: я знаю правду и трезвой, – ответила Людмила.

И обратилась к Нине:

– Ты несчастна, потому что сама себе создала это несчастье.

– Слушай, Люда, – сказала Нина, – ничего ты не знаешь. Поверь мне – ничего. Так что не трогай меня и оставь свое мнение при себе. – Она выпила еще. – Я в курсе, что ты обо мне думаешь, знаю, что считаешь меня непредприимчивой и ленивой, и будто я только и делаю, что жалуюсь на голод и живу на деньги, занятые у тебя. Ладно. Я не буду с тобой спорить. Но не говори, будто ты построила свое счастье благодаря собственному таланту художника и усердной работе.

– Как будто бы ты отказалась от возможности построить себе такое счастье!

– Конечно, отказалась бы. Думаешь, мне трудно найти богатого мужика, как твой Виктор? – Она, видимо, хотела сказать «богатого бандита», но удержалась. – Будь у меня желание, я бы давно нашла себе такого. Но я этого не хочу. Ты понимаешь?

– А может, ты хочешь, да не получилось? Ты даже ничего не сделала, чтобы улучшить свое положение. Не ищешь хорошо оплачиваемой работы, а только пишешь картины, которые никто не покупает.

– Ты хочешь, чтобы я стала продавщицей в киоске? – перебила ее Нина. – Или уборщицей?

– Это лучше, чем сидеть дома и мечтать познакомиться с каким-нибудь иностранцем, который увезет тебя с собой и спасет от нищеты.

– С чего ты это взяла? – всхлипнула Нина. – Ну и что? Мечтать об иностранце лучше, чем мечтать о…

Непонятно было, что помешало ей закончить фразу, но она вдруг упала головой на стол и громко разрыдалась. А Людмила схватила стоявшую перед ней рюмку и, выпив, в гневе швырнула ее на землю. Рюмка, ударившись о камень, разбилась вдребезги, и осколки разлетелись во все стороны.

Люда встала. Она пыталась сохранять равновесие и идти прямо, однако походка ее была неровной. Покачиваясь, она дошла до дома и, держась за стену, еле добралась до двери.

Вера и Лейла долго пытались поднять голову Нине. Тушь стекала по ее лицу двумя линиями, и у нее был вид персонажа из трагедии, окончившейся гибелью всех героев. Она, всхлипывая, говорила:

– Как она смеет? Как она смеет так говорить?! – Нина вытерла тушь, и лицо ее покрылось черными разводами. – Все знают, что я, в отличие от нее, выбрала иной путь. Она и вправду только и делает, что занимается любовью, но я-то рисую! А что делать, если люди перестали интересоваться искусством? Я понимаю, что это не их вина. Куда им покупать картины, если у них нет денег на хлеб? У меня тоже нет денег на хлеб, но я, в отличие от нее, не хочу покупать его так дорого. Если ей эта цена кажется низкой, то для меня это чересчур. И если бы я захотела, я заплатила бы эту цену давно, но не хочу.

И она разрыдалась еще громче, повторяя: «Я не хочу! Я сама не хочу!»

Нина плакала, а Вера ела. Она, хоть и выпила много водки, сохранила некоторую ясность мысли благодаря хорошему аппетиту. А Лейла, подперев рукой щеку, молча и сочувственно слушала Нину.

Люды не было уже около получаса, и Лейла решила узнать, куда та пропала. Людмила оказалась в ванной, но отказалась открыть дверь. Услышав ее шумное дыхание, Лейла решила, что та плачет. Она спросила Люду, и та ответила, что с ней все в порядке. Лейле не хотелось возвращаться во двор. И она не стала настаивать, чтобы Людмила открыла. В эту минуту у нее появилось желание остаться одной. В коридоре было темно, с потолка свисала груша Людиного любовника. Лейле подумалось, что он повесил ее здесь не для тренировок, а чтобы не дать Люде шанса забыть его.