Я ничего не понимал! Светло-темно, светло-темно. Да что это такое? Я принялся считать и досчитал до сорока, потом еще, потом еще…

И, наконец, все это кончилось. Был день. Жарко пылал очаг…

Но все равно мне было холодно. А старик все не шел и не шел. И я подумал: если бы я мог встать, то прошел бы и погрелся у огня.

Вдруг в дверь вошел старик. В руках он держал меч. Я этот меч сразу узнал – я же сам лично вынимал его из раны, стирал с него кровь и даже пробовал прочесть, что же написано на его лезвии. То есть это был меч Любослава. И вот что еще мне тогда сразу вспомнилось: что Любослав мне говорил: «Когда меня убьют, возьми мой меч». Но я не взял. А вот теперь этим мечом меня будут рубить. А мне не встать и не увернуться, не говоря уже о том, чтобы мне дали меч для защиты. Но, значит, такова моя судьба, и я должен принять ее, какой бы она ни была, глядя врагу в глаза – вот о чем я тогда подумал.

А старик, улыбнувшись, сказал:

– Тот, прежний меч, был плох. И я принес тебе другой. Бери!

И я вдруг непривычно легко поднял руку, взял меч и стал его рассматривать.

– Бери! – сказал старик. – Бери! В нем скрыта очень могучая сила!

– Которая вчера сожгла все мои корабли? – спросил я.

– Их корабли, – сказал старик. – И не вчера, ибо они давно ушли.

А, догадался я тогда, вот, значит, что это было такое, когда то свет, то тьма, то день, то ночь. Я насчитал таких ночей больше пятидесяти. Значит, вот сколько на самом деле прошло времени с того дня, когда они меня здесь околдовали. А теперь они хотят, что я взял себе этот колдовской меч! Но я же вам не Любослав, гневно подумал я, повернул меч, провел пальцем по лезвию, порезался, но рана тотчас зажила. Тогда я снова посмотрел на старика, сказал:

– Ты говоришь, что они ушли. А как же я, их господин? Они что, бросили меня здесь одного? Такого быть не может! Ты лжешь!

– Я никогда не лгу, – нисколько не обидевшись, ответил старик. – Но иногда я говорю не все, что знаю. Однако здесь мне скрывать нечего. Да, все, кто приходил с тобой, ушли. Правда, не сразу. Сперва они стояли молча и ждали тебя. Потом подняли шум. Потом наиболее храбрые из них попытались вслед за тобой пройти между Макьей и Хрт, но все они сгорели. И так же никому из них не удалось перебраться по приставным лестницам через частокол – лестницы сами собой ломались, воины падали и разбивались насмерть. Тогда они послали за подмогой. Подмога подтащила к частоколу стенобитные орудия и попыталась проломить его, но от сильного сотрясения частокол раскалился докрасна, и все они поспешно отступили, боясь за свою жизнь. А после опять приступили – и опять отступили. А когда они начали стрелять из огнеметных орудий, то огненные снаряды или не долетали до кумирни или же значительно перелетали через нее и попадали в самые неподходящие, по их понятиям, места. Тогда они прекратили стрельбу и стали совещаться.

Старик замолчал. Я сказал:

– Я бы велел рыть подкоп.

– Возможно, ты и прав, – сказал старик. – А они совещались. Спорили! Обвиняли один другого! И проклинали… сам знаешь, кого. А потом взяли с собой толмача, пришли к Бессмертному Огню и стали вызывать меня. Я не стал к ним выходить, а подошел к воротам, стоял, скрытый огнем, и говорил. Они грозили мне. Я им тоже грозил. Мы говорили очень долго. Потом я сказал так: «Великий Хрт в великом гневе, он жаждет мщения и месть его будет ужасна. Но Макья жаждет примирения. Поэтому, пока Хрт спит, она готова дать вам на дорогу немного гостинцев – пятьсот тысяч диргемов. Берите и идите прочь»…

Тут я, не выдержав, спросил:

– И что, они сразу ушли?

– О, нет! – сказал старик. – Мы еще долго торговались. И Макья, добрейшая женщина, посулила еще двести тысяч. Всего, значит, семьсот.

– Или два миллиона номисм! – воскликнул я.

– Если номисм, то два, – согласился старик. – Утром они получили свои миллионы и ушли.

– А про меня был разговор?

– Был. Я им сказал, что ты сгорел, что Хрт тебя сожрал. Они сразу поверили. И, разделив добычу, вышли из Ярлграда.

Вот уж воистину, подумал я, первый легат, второй легат, а имена лучше забыть! А вслух только спросил:

– А в Наиполь они пришли?

– Не знаю, что такое Наиполь, – насмешливо сказал старик, – но знаю, что такое Ровск. Дальше Ровска никто не ушел, ни один человек. А золото вернулось в Хижину. Вот почему я был с ними так щедр – я знал, что наше золото останется у нас: Хрт не позволит, Макья не потерпит! И ты останешься у нас.

– Я? – поразился я. – У вас?

– Да, Барраслав, – сказал он. – Хрт так желает, Макья того просит. Они тебя отметили, избрали и возвысили. А это честь. Великая! А разве бывает что-нибудь выше чести? Неужели ты скажешь, что золото?!

– Нет, – сказал я…

И посмотрел на Прародителей. Они были из золота. А что есть золото? Свет, солнце и огонь – то есть жизнь. И изумрудные зеленые глаза есть жизнь, и губы красные, кровавые – и это тоже жизнь. И как только я так подумал, то сразу увидел, что у Макьи ожили губы! Макья мне улыбнулась! А Хрт – тот мне кивнул, он словно говорил: «Сын мой, не сомневайся, я поддержу тебя, я сына в обиду не дам!»…

А у меня дрожали руки! Да нет – меня всего трясло! Я встал, сжимая меч…

Старик сказал:

– Вот ножны.

Я взял ножны и вложил в них меч. Приладил ножны к поясу. А какой я тогда был слабый! Я весь горел! Думал: сейчас шагну – и сразу упаду, и, может, это даже хорошо! Но тут старик сразу крепко взял меня под руку, властно сказал:

– Ярл! Барраслав! Ты ярл или не ярл?! Скорей! Все ждут тебя!

И я пошел, старик меня поддерживал, а руки у него были горячие, и этот жар и согревал меня, вселял в меня уверенность, пьянил! И я уже думал: да кто я, в самом деле? Ярл я или не ярл?! Ярл, несомненно ярл! И я вышел из Хижины и, гордо подняв голову, прошел мимо Бессмертного Огня…

– Ярл! Ярл! – раздался мощный клич. – Ярл Барраслав! Наш ярл!

Я осмотрелся – и увидел толпы варваров! Дружинников и горожан, крестьян, купцов, женщин, детей. И все кричали:

– Ярл!

А еще выли рога, гремели бубны. Сияло солнце, сыпал мелкий снег, морозило. Была зима, Ярлград был весь в снегу, а это же, правда, по-варварски, очень красиво! И я застыл, не зная, как мне быть. Я был словно во сне… А мне уже был подан красный плащ, подбитый горностаем, мне подвели коня, я сел в седло, коня схватили под уздцы и повели прямо в толпу, толпа ревела от восторга и кричала: «Ярл! Ярл!», а я швырял, швырял в толпу диргемы! Диргемами были полны две переметные сумы, и я их брал оттуда, брал! Старик – как я потом узнал, его звали Белун – шел рядом, возле стремени, и все что-то пытался мне объяснить, но я его не слышал. Да я его и слышать не хотел, знать не желал! Триумф! И какой! Там, в Руммалии, люди совсем другие – угрюмые, чопорные, завистливые. Там никогда не будут так кричать, там обязательно тебе еще и скажут что-нибудь такое гадкое и грязное, что ты еще долго потом будешь…