Вторая тенденция, тесно связанная с первой, – возможность ввязываться в довольно честолюбивые политические авантюры в чужих землях, зачастую за морем. Как правило, они оказывались химерой (при этом урон наносили вполне ощутимый, как, например, английские кампании во Франции), но иногда обеспечивали достаточно долговечное господство – Арагонской династии на Сицилии, в частности. По сути, почти всех перечисленных в этой главе правителей роднит готовность, едва заполучив достаточно средств для содержания армии (а иногда и не дожидаясь этого), идти в поход не только на соседей, но иногда и в довольно далекие земли – за военной славой и вожделенными территориальными приобретениями. Достававшиеся большими усилиями ресурсы тратились в первую очередь на демонстрацию могущества – пышный двор и статусные сооружения, характерные для периода после 1350 года, однако величайшим (и самым дорогостоящим) признаком государственной мощи служила армия, которую логично было использовать по назначению. Военная машина, ставшая основой для политического и фискального развития в раннем Новом времени, зарождалась именно теперь, в позднем Средневековье, а дальнейшее государственное строительство почти повсюду в латинской Европе велось на фундаменте XIII века. Как утверждалось в начале главы, несмотря на кризисы разного рода, которые переживались многими государствами, эту эпоху нельзя назвать веком системного кризиса политической власти, скорее, наоборот, в чем мы имели возможность убедиться в ходе более подробного разбора[427].

Тем не менее, говоря о налогово-бюджетной системе как таковой, основной упор нам нужно сделать на различия, которых в этой области у государств позднесредневековой Европы хватало. Разные формы налогообложения (прямые и косвенные налоги), разная регулярность сбора (какие-то собирали ежегодно, но многие вводили только во время войн), разный размер налога, разное соотношение между доходами с домена и налоговыми поступлениями. Разные модели вводимых королями налогов по-разному отражались на их подданных, и эти различия пока еще не удостоились систематического исследования. Однако имелось и общее проявление. Чем больше ресурсов – любого происхождения – было у правителя, тем более широкие возможности перед ним открывались. От уровня ресурсов напрямую зависели внутренняя инфраструктура и политическое единство европейских держав.

К концу XV века самым могущественным и богатым государством Европы, с самой доходной системой налогообложения, бесспорно оказалась Османская империя, опиравшаяся на фискальные модели, унаследованные как от Византийской империи, так и от Халифата (см. главу 9). В отношении плотности учета и сборов ей не было равных среди западных политических образований – за исключением преуспевших итальянских городов-государств, поскольку, как мы знаем, римский и исламский опыт налогообложения на Западе был утрачен и западные государства, изобретая все заново, создавали менее эффективные системы и упускали возможность поучиться у более развитых соседей. Богатейшим королевством на Западе была Франция – с конца XIII века почти неизменно, за исключением периодов упадка во время Столетней войны. В фискальном охвате ее, как уже было сказано, превосходили итальянские города, однако они уступали ей размерами и вследствие этого могуществом. На третьем месте находились Англия и Кастилия, а также бургундские Нижние земли XV века, хотя первые две больше преуспевали в этом отношении в XIV столетии, чем в дальнейший период, длившийся почти до конца XV века. За ними с небольшим отрывом следовали Венгрия, Неаполь/Сицилия и Арагон, а также некоторые германские города. Дальше – но уже с сильным отставанием – шли Богемия и Португалия. Политическое устройство всех остальных государств Европы было гораздо проще, и их правители – в Польско-Литовской унии и в остальной Восточной Европе, а также в Шотландии, Скандинавии и большинстве германских земель, – хоть и придерживались того же политического стиля и имели схожие побуждения с правителями более богатых областей, достигали гораздо меньшего. Воевать им становилось чем дальше, тем тяжелее; им хуже удавалось держать в подчинении знать, их судейская роль тоже зачастую оставалась невостребованной. Фискальное единство здесь было тесно связано с политическим.

Должен подчеркнуть, что в вышесказанном нет никакой этической оценки, исключительно структурные выводы. Утверждать, будто богатый и властный король, вытягивающий огромные деньги у подданных, в каком-то отношении «лучше» (или тем паче «современнее») короля, которому приходится противостоять могущественной аристократии, было бы нелепо. Но стоит учесть, что политическое единство могла обеспечивать в том числе хорошо организованная законодательная структура и система принятия решений. В этом отношении выделяется Англия, а также итальянские города-государства, которым и здесь сильно облегчала задачу компактность. В Англии же внутренней организации по-прежнему способствовала вовлеченность господствующего класса в политику и не прерывавшаяся с раннего Средневековья традиция судопроизводства на основе собраний – единственный подобный пример среди более могущественных государств данного периода, поскольку другим королевствам, сохранявшим раннесредневековую традицию политики собраний, в частности скандинавским, до могущества было далеко.

Этот довольно приблизительный рейтинг политико-фискального единства и благосостояния в большинстве случаев служит и рейтингом боеспособности, за некоторыми исключениями, в частности в лице Италии, где военный потенциал многочисленных богатых политий оставался невостребованным, а также Литвы и Швейцарии, которые, наоборот, замахивались на непосильное. Это общий расклад, полученный на основе вышеизложенного. Его необходимо учитывать, когда в следующей главе мы будем говорить о политическом устройстве и главенствующих ролях: о том, как функционировали парламенты разного типа, о решении злободневных задач, об интеллектуализации выбора политического курса и о расколах. Здесь, как мы увидим, тоже намечались общие тенденции, но в силу обозначенных выше различий эти тенденции по-прежнему получали в разных странах разное преломление.

Мы уже знаем, как были организованы и откуда черпали ресурсы государства Европы в позднем Средневековье, однако это лишь одна составляющая политики того периода. Не менее важны представления народа – как верхов, так и низов – о том, как правители должны распоряжаться этими ресурсами и, в более широком смысле, как следует управлять государством. В позднем Средневековье эти вопросы послужили поводом к пространным дискуссиям. Они знаменовали расширение общественного пространства в политике, характерное именно для этого периода, и в данной главе нам предстоит обозначить его социально-политический контекст.

В злополучные для Англии годы правления Генриха VI – особенно несколько десятилетий номинального руководства по достижении совершеннолетия (1437–1461), когда страна все больше сбивалась с политического курса и проигрывала войну с Францией, – образованная прослойка (а иногда и не только она) вела разнообразные политические дискуссии. Они продолжались и в 1460–1470-х при сменившем Генриха Эдуарде IV из династии Йорков. В ходе этих дискуссий был выдвинут ряд предложений по поводу наилучшего выхода из сложившейся ситуации, зачастую противоречащих друг другу и сильно разнящихся содержанием и акцентами. Так, Libel of English policy («Книжица английской политики») – ксенофобский, но свидетельствующий о хорошей осведомленности автора поэтический памфлет, написанный в 1436–1437 годах, утверждал, что самым выигрышным направлением для английской политики будет жесткий силовой контроль над торговыми путями через Ла-Манш, который вынудит негодяев фламандцев и итальянцев поддержать политические интересы Англии. Направленный против Йорков трактат 1459 года Somnium vigilantis убедительно и безапелляционно доказывал, что идея восстания против государственной власти ради «всеобщего блага» содержит в себе противоречие, поскольку необоснованно подразумевает попрание закона, а йоркисты – это все равно что гнилой зуб, и мириться с ними нельзя. Джордж Эшби, заключенный в тюрьму чиновник-ланкастерец, в своем полном банальностей стихотворении Active policy of a prince («Деятельная политика государя»), появившемся около 1463 года, заявлял, что отвернуться от Генриха VI советников побудила жадность (не самая оригинальная мысль), но при этом выдвигал и несколько адресных предложений: сыну Генриха Эдуарду, доведись ему взойти на престол, ни за что не стоит доверять придворным; перед народом ему следует появляться регулярно, но и народу доверять нельзя ни в коем случае. Наиболее ярко выраженное воплощение такого рода выпады получили, когда Джон Фортескью (ум. ок. 1477), главный судья палаты общих тяжб с 1442 года, тоже ланкастерец, который, впрочем, в 1471 году перешел на сторону Йорков, преподнес Эдуарду IV трактат «Об английском правлении»: в нем он советовал королю расширять свои земельные владения, изымая земли у прежних бенефициариев, чтобы иметь возможность тратить при необходимости больше своих самых богатых подданных, которые в противном случае могут поднять мятеж, как уже не раз бывало в последнее время, – а бедных, наоборот, держать в сытости, чтобы избежать конфликта (поскольку английские бедняки не такие трусы, как французские, и с большей вероятностью могут взбунтоваться)[428].