Минуты три или больше мы неслись на неуправляемом живом снаряде, подчинив себя воле спасителя. Налегая на передние ноги, раскачивая шеей, Буран выскочил из оврага, перешел на шаг, и только теперь я стал ориентироваться в пространстве. Конь, что было естественно, вынес нас к своим «апартаментам» – конюшням, остановился перед оградой, мол, приехали, просьба освободить спину, и как ни в чем не бывало принялся щипать молодую траву.

Мы спрыгнули и, пригибаясь, побежали вдоль конюшни к строю елей, идущему вдоль забора.

– Нас не выпустят через проходную! – кричала Татьяна. – Давай спрячемся в конюшне… Дождемся темноты…

– Ты уже там пряталась, – ответил я, упрямо продолжая бежать в сторону трехметровой чугунной ограды, где можно было запросто нарваться на охранника, но никаких умных мыслей мне в голову не приходило.

Душа была наполнена только одним чувством: на волю! На волю! Любой ценой! И бежать, не оглядываясь, до самой ночи.

– Ах, черт! – крикнул я, увидев, как с аллеи на поле выехал «Понтиак» и, переваливаясь на кочках, поехал нам наперерез.

Схватив Татьяну за руку, я кинулся обратно к конюшням. Универсал стал сигналить. Я обернулся – машина догоняла нас, моргая фарами.

– Подожди! – взмолилась Татьяна. – Сил нет… Это садовница… Да остановись же!

Ссутулившись, тяжело дыша, мы стояли у ограды конюшен и смотрели на «Понтиак». Кроме садовницы, сидящей за рулем, в салоне никого не было. Машина неслась прямо на нас, но на преследование это было мало похоже.

– С чего бы она вздумала по полю кататься? – вслух подумал я, сплевывая. На зубах хрустел песок. – Первый раз вижу ее за рулем…

Универсал развернулся перед нами, взрыхляя колесами влажный грунт, садовница открыла дверь и призывно махнула нам рукой.

Я подтолкнул Татьяну к машине. Мы влезли в салон. Обернувшись, садовница показала рукой на одеяло, лежащее на заднем сиденье, и погнала машину к воротам.

Не пытаясь разобраться в том, что происходит, мы сели на пол, накрылись одеялом, обнялись и затаились. Теперь наша дальнейшая судьба зависела только от этого хлипкого убежища да хитрости странной глухонемой женщины.

Машина выехала на асфальт, разогналась и тотчас остановилась перед воротами. Мы с Татьяной даже дышать перестали. Все органы чувств стали работать только на слух. Мы слышали, как тихо бормочет на холостых оборотах мотор, как переговариваются между собой охранники. «Куда едешь? – громко и отчетливо, чтобы садовница могла прочесть по губам, спросил кто-то из охранников. – На рыбалку?.. В баню?.. В туалет?.. Ах, за саженцами! – И тише, наверное, в сторону: – Ну, валяй, б…дь бессловесная…» Затем скрипнула и загрохотала по рельсу створка ворот. Машина тронулась. Мы с облегчением вздохнули и сорвали с себя одеяло. Я посмотрел в окна, встал и пересел к садовнице.

– Высади нас здесь! – крикнул я, тронув женщину за плечо. – Останови машину! Мы сойдем! Тебе опасно с нами!

Она то ли не понимала, что я от нее хочу, то ли продолжала навязывать нам свою волю и отрицательно покачала головой.

– Оставь ее, – сказала Татьяна. – Хуже нам уже не будет.

Тревога бесилась во мне, как кобра в мешке змеелова. Я смотрел в окна – вперед, назад, предугадывая направление движения и выясняя, не гонятся ли за нами разрисованные синими полосами «шестерки» со спецсигналами.

– Что теперь? – спросила Татьяна.

– Драться надо, – ответил я, хотя смутно представлял себе, с кем и как я буду это делать.

– Я запуталась, – призналась девушка. – Живой или мертвый, Родион был единственным, кто мог припереть к стенке Столешко. Но нет ни того, ни другого.

– Наверное, тебе достанется от начальства, – сказал я.

– Что? – усмехнулась Татьяна. – Нет у меня уже никакого начальства. О себе лучше подумай. Два побега Панин тебе не простит. Ты для него – дело принципа. И этот жук в лепешку расшибется, чтобы засадить тебя за решетку.

Я начал узнавать маршрут, по которому мы ехали: как-то я следил за белым «мерсом», в котором ехала садовница.

– Сейчас ты увидишь дом, в котором она живет, – сказал я.

– Я уже его видела.

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Думаю, что у нее очень богатый муж, – сделала удивительно простой вывод Татьяна.

Мы остановились у кирпичной стены. Человек в камуфляже немедленно оказался рядом с машиной и помог садовнице выйти. Она показала нам на калитку, пропустила вперед. Мы зашли. За нами лязгнула дверь, щелкнул замок. Мы оказались в маленьком дворе, где, словно в музее цветоводческого искусства, теснились альпийские клумбы и горки, искусственные пруды с миниатюрными водопадами, и все это покрывал ковер цветов, от изобилия красок которых рябило в глазах.

Заметив наш восторг, садовница остановилась, терпеливо ожидая, пока мы, забыв о всей той гадости, которую нам пришлось пережить только что, впитаем в себя столь прекрасное и притягательное зрелище.

Мы поднялись по спиральной узкой лестнице на третий этаж, прошли по паркетному полу через холл и остановились у тяжелой двери из красного дерева.

– Сейчас выяснится, – едва разжимая губы, произнес я, – что она – главарь мафии, а Филя со Столешко работали под ее руководством.

Садовница встала у двери так, чтобы мы с Татьяной могли войти первыми, и надавила на бронзовую ручку с завитком.

Дверь распахнулась. Первое, что я увидел, была широкая двуспальная кровать с овальным изголовьем, полочками для светильников и книг. Прикрывшись до пояса бежевой шелковой простыней, на кровати лежал Родион. Часть его груди, плечо и предплечье правой руки были туго стянуты бинтовой повязкой.

– Bring by him large goblet with gin, – сказал он садовнице на чистейшем английском. – I can't look at their terrible faces![14]

– Well, – ответила садовница на не менее чистом английском. – It's neccesary to lay ice?[15]

– Родион! – ахнула Татьяна, кинулась к кровати, присела и поцеловала Родиона в бороду. – Слава богу, что ты жив! Слава богу! Как ты уцелел?

– Поверить не могу! – признался я, раскинув руки в стороны. – Мы, грешным делом, тебя уже оплакали, а ты, бегемот высокогорный, жив?!

– Да разве это жизнь! – произнес Родион и состроил горькую гримасу. – Отца держат взаперти, усадьбу грабят, вас чуть не посадили за решетку… Мы отступаем по всем фронтам!

– Мы не только отступаем! – подхватила Татьяна, которая просто сияла от счастья и глаз не могла отвести от лица Родиона. – Мы сидим в глубоких тылах и хороним живых… Я не могу всего этого осмыслить!