— Но вам наверняка запрещали ходить к водопаду, — предположила Лора.

— Вовсе нет! Бетти разрешала, но брала с нас слово, что мы будем очень осторожны. Мы надевали снегоступы. У меня тоже была пара — старенькие снегоступы, которые Жозеф взял у кого-то из соседей. Симон вез Армана на санках, которые мы сами смастерили из какого-то ящика. Домой мы должны были приходить вовремя, а если опаздывали, Жозеф наказывал мальчиков. Я никогда не могла думать об этом спокойно.

— Неужели он их бил?

— Он порол их ремнем. Другие отцы тоже так поступали. Но мне казалось, что мне так же больно, как Симону и Арману. Да и Бетти каждый раз подолгу плакала.

«Какая все-таки скотина этот Жозеф», — подумала Лора.

— Зимой я каждую ночь ночевала в монастырской школе, — продолжала девушка свой рассказ. — Сестра Викторианна поправляла мое одеяло, и я повторяла молитвы. Как только я начала петь, сестра-настоятельница стала разучивать со мной религиозные гимны. Однажды на перемене две девочки постарше поставили меня на табурет и попросили спеть «У чистого ручья». Мальчики подошли и встали вокруг табурета. Мне тогда было семь лет. Сестра-хозяйка потом меня наказала. По ее мнению, песня была не очень пристойная, да и на сиденье ногами становиться нельзя…

Эрмин улыбалась. Лора гладила ее по волосам. Она была растрогана услышанным.

— Наверное, Господь решил тебя утешить, подарив такой чудесный голос, — мечтательно сказала она.

— Утешить? — повторила Эрмин вопросительно. — Несколько часов назад я рассердилась и рассказывала о грустном, чтобы сделать тебе больно…

— Но это все правда, — отозвалась ее мать. — Сестра Аполлония рассказывала мне, как ты ждала нашего с Жослином возвращения. Ты простила меня, но в глубине души все еще сердишься.

Девушка с нежностью посмотрела на Лору.

— Мама, давай больше не будем говорить об этом. Мне повезло, что меня взяли на воспитание монахини. Они были ласковы, заботились обо мне, Бетти меня баловала… Я не должна жаловаться. Теперь я вновь обрела любящую мать, у меня есть друзья и некое подобие семьи — я говорю о Маруа. И есть возлюбленный, самый красивый на земле.

«Метис! — подумала Лора. — Лесоруб, который всегда будет переходить с одной делянки на другую. Эрмин испортит себе жизнь, если выйдет за него замуж!»

Ответила же она успокаивающим голосом следующее:

— Дорогая, я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Об этом не беспокойся.

* * *

Валь-Жальбер, 24 декабря 1930 года

Поселок почти полностью засыпало снегом, который шел непрерывно целую неделю. Глубина белоснежного пушистого одеяла достигала трех футов. Прижавшись носом к стеклу, Эрмин любовалась преобразившейся улицей Сен-Жорж. На крышах соседних домов и на навесах громоздились снежные шапки. Огромные сугробы погребли под собой крылечки и деревянные настилы дорожек.

Элизабет готовила рождественский ужин, но вяло, без настроения. Жозеф зарубил петуха, и теперь он тушился в коричневом соусе.

— Странное дело, Бетти! Выпало столько снега, что не стало видно фундаментов домов. Кажется, что улицы исчезли!

— Некому их расчищать, — со вздохом отозвалась молодая женщина. — Раньше по улицам ездили машины, телеги, грузовики и прибивали снег. А теперь, даже если нас совсем занесет снегом, важные господа с фабрики не придут расчищать нам дорожки!

— Я спрашиваю себя, как живется в такое время в лесу бедным лесорубам, — сказала Эрмин. — Раньше эта мысль не приходила мне в голову. Они наверняка мерзнут, и кормят их плохо…

Она очень волновалась о Тошане. Жизнь на лесоповалах была опасной и полной трудностей.

— Они живут в хижинах, у них есть женщина, чтобы приготовить еду и просушить белье, — пробормотала Бетти неохотно. — Но некоторые из них пьют слишком много спиртного. В былые времена отец Бордеро навещал поселковых лесорубов, и часто они не были рады его видеть. Этим людям не хотелось слушать проповеди, а еще меньше — упреки!

После преждевременных родов молодая женщина сильно изменилась: перестала радоваться жизни и совсем не следила за собой. Волосы она теперь повязывала платком и носила старое серое платье. Такой наряд старил ее лет на десять, не меньше. Эрмин это очень расстраивало.

— Бетти, почему ты не поставила елку? — тихо спросила она. — Эдмон очень расстроился. У нас еще есть время. Я могу тебе помочь.

— Ну конечно! Ты пойдешь в лес, где снегу по пояс, и срубишь дерево? — иронично отозвалась хозяйка дома. — Жозефу нужно было позаботиться об этом и самому все сделать. Я не пойду в церковь. Корова все время лежит. Думаю, вечером она отелится.

Эрмин ответила не сразу. Она как раз думала о том, что яркое радостное пламя, которое зажглось в ее душе с приездом матери, превратилось в кучку раскаленных красноватых углей.

«Хотя от них по-прежнему исходит тепло», — утешила себя девушка.

Элизабет словно прочла ее мысли.

— У Лоры все в порядке? — спросила она.

— Иногда — да, иногда — не очень, — ответила Эрмин. — Последняя метель напугала даже экономку, а ведь Мирей родилась в этих краях. Но мама не испугалась. Думаю, у нее очень сильный характер.

— Жаль только, что из-за снегопада почта опаздывает. Сегодня утром почтальон не приходил. Бедная моя Мимин, мне кажется, Шардены тебе не ответят.

— Я отправила письмо три недели назад. Может, они еще не успели его получить. Только бы оно дошло! У меня ведь не было точного адреса.

Это был их с Элизабет секрет. Только мадам Маруа знала, что девушка написала своим бабушке и дедушке, указав на конверте: «Семья Шарден, город Труа-Ривьер».

— Если повезет, местный почтальон поймет, о ком речь, — сказал им начальник почтового отделения.

Эрмин не послушалась предостережений матери, тем более что некоторые части ее рассказов казались девушке туманными. Эрмин догадалась о существовании какой-то недосказанности, какой-то тайны, и, несмотря на нежелание расстраивать Лору, решила связаться с семьей отца.

— Не волнуйся, из домашних никто об этом не знает, — сказала ей Элизабет. — У Симона своих дел хватает. Знаешь ли ты, что весной он решил уехать? Я потеряла ребенка, поэтому у него нет причин оставаться в поселке. А у меня больше не будет детей, Мимин. Я уверена, что носила маленькую девочку. Я думаю только об этом и во всем виню Жо. Он больше не прикоснется ко мне, я поклялась в этом на своем крестильном крестике!

Молодая женщина, заговорив об этом, нарушила строжайшее правило, предписывавшее благочестивым и сдержанным супругам не посвящать в такие вещи детей. Эрмин невольно покраснела. «Он больше не прикоснется ко мне!» Эти простые слова приподняли покров таинственности над интимной жизнью супружеской четы, отчего акт сотворения ребенка вдруг стал шокирующе реальным.