— Все вперед! — крикнул он своему отряду, стоявшему за кордоном. — Револьверы не работают: бейте дубинками! По головам! Изо всех сил! Крушите черепа!

Честен и Траунс осторожно вели своих людей к центру Стрэнда: один отряд наступал с севера, второй — с востока. Как только обе группы вошли в сгустившийся туман, перед ними появились ходячие мертвецы с обнаженными шпагами в руках; все они были хорошо одеты, любезны и безупречно вежливы.

— Я в ужасе! — сокрушенно сказал один из них, погружая палец в глаз констебля. — Я веду себя совершенно подло и приношу мои искренние соболезнования!

— Ой! — воскликнул другой, втыкая меч в живот полицейского. — Какая жуткая история!

— Всё это чрезвычайно непристойно! — заметил третий, вытаскивая из чьего-то рта кусок плоти. Он посмотрел на человека в мундире, прижавшего руки к вырванному горлу: — Надеюсь, вы не будете считать меня невежей?

Констебли размахивали дубинками, крушили черепа, расплескивали безжизненные мозги, но враги превосходили их числом, и под руку постоянно лезли призраки. Они появлялись и исчезали, иногда почти твердые, иногда еле заметные, и всякий раз полицейские поблизости хватались за голову от боли. Некоторые из них внезапно переходили на другую сторону и, с криком «Тичборн!», набрасывались на своих товарищей. Полицейские дубинки били по головам полицейских. Извинялись не только «развратники». Битва становилась всё ожесточенней.

— Парни, не отступайте! — крикнул Траунс. — Покажем им, где раки зимуют!

Из тумана вышел стройный, модно одетый труп и дружески заявил:

— Голубчик, не будете ли вы против, если я заберу вашу жизнь? Похоже, я потерял свою. Это было так неосторожно с моей стороны!

— Ох, канал бы ты отсюда, нелепая твоя задница! — проворчал детектив. Уклонившись от шпаги «развратника», он с силой ударил его в голову. Денди закачался и запротестовал:

— Омерзительное представление, батенька! — Детектив ударил его снова, денди упал на колени. — Ведь это же не крикет, в самом деле!

— Заткни свою гребаную пасть! — прошипел Траунс и раздробил «развратнику» череп. Тот упал на камни и слабо задергался. Из тумана вынырнул Честен и приветственно кивнул.

— Сзади! — крикнул Траунс. Честен нагнулся, шпага прошла прямо над ним. «Развратник», державший ее, оказался трухлявым кадавром: похоже, это был один из первых живых мертвецов. Он него несло, как из могилы, и когда детектив-инспектор ударил его в подбородок, голова слетела с плеч и размазалась по булыжникам, как перезрелый лимон; вслед за ней повалилось тело. Честен обернулся, сморщив нос от отвращения.

— Где Суинберн? — спросил Траунс.

— Не знаю.

— Неужели сигнал был слишком рано?

— Да. Один из моих людей запаниковал.

— Черт побери!

— Моя ошибка.

— Очень сомневаюсь. Не вини себя. Как полагаешь: продержимся до его прихода?

— Выбора нет. От этого зависит Бёртон.

Траунс утвердительно хмыкнул, отступил от своего товарища, схватил дубинку обеими руками и ударил прыгнувшего на него «развратника» по уху. Труп упал на булыжники. Детектив взгромоздился ему на грудь и ударил в подбородок следующего. Голова мертвеца отлетела назад, потом качнулась вперед и встретила сокрушительный удар в лоб. «Развратник» попытался схватить детектива за руку, но промазал, и дубинка, описав дугу, ударила по его телу; затрещали кости.

— Ло… — крякнул Траунс, вкладывая в четвертый удар всю свою силу, — …жись!

«Развратник» закачался и упал. Раздался громкий треск — на детектива-инспектора обрушились ошметки плоти и куски костей. Он оглянулся и увидел, как падает безголовый труп. Рядом с ним стоял констебль Лэмпуик, держа в руках окровавленную дубинку:

— Извините, сэр, он собирался прыгнуть на вас.

— Очень признателен. Но всё равно утром пошлю тебе счет за стирку.

Констебль улыбнулся. Внезапно его лицо исказилось от боли, он схватился за голову, потом поднял дубинку и заорал:

— Не виновен! Тичборна засудили! Ты, подонок!

Затем он обрушил дубинку на голову Траунса. Детектив отпрыгнул назад, избегая удара, споткнулся о труп, упал, перекатился, опять вскочил на ноги и бросил дубинку в Лэмпуика. Она ударила констебля аккурат промеж глаз — тот упал на землю и замер, потеряв сознание.

— Прости, сынок!

Тем временем Честен подобрал вторую дубинку и, скользя под руками трупов, лупил своих соперников обеими по коленям. Те падали, а пять констеблей, которые шли следом, доканчивали дело, сплющивая черепа. Бой теперь напоминал размеренную рутину: увернулся — наклонился — хрясть! хрясть! — готов.

— Зимние жасмины, — объявил Честен. — Очень веселые.

Увернулся — наклонился — хрясть! хрясть! — добил.

— Возможно, глициния. И плющ для ограды.

Астральное тело Чарльза Альтамона Дойла проплыло сквозь смог и смешалось с людьми командора Кришнамурти. Некоторые замахали на него дубинками, на что он не обратил внимания, зато другие, похоже, услышали голос, наполнявший то малое и разреженное вещество, которым он обладал.

— Восстаньте! — кричал голос. — Обратитесь против ваших угнетателей!

Они схватились руками за голову, вздрогнули и обрушились на своих товарищей. Началось сражение. Другая часть Дойла находилась на пересечении Стрэнда, Олдвича и Ланкастер-плейс, прямо у моста Ватерлоо. Несмотря на яму в щеке, которую оставил удар дубинки, он всё еще двигался и был голоден. Он не мог сопротивляться жажде — жажде чужой жизни!

На него бросился полисмен и ударил по лбу. Дойл быстро сдвинулся в сторону, и удар пришелся в плечо. Он ничего не почувствовал, хотя услышал треск сломанной ключицы. Тогда он одной рукой перехватил запястье, а другой ударил его в локоть, который сломался с неприятным треском. Полицейский заорал от боли. Дойл отпустил руку, вцепился пальцами в его шею и начал давить. Крик прекратился.

— Отдайте мне вашу жизнь, — простонал Дойл. — Пожалуйста!

Услыхав звуки боя на краю Трафальгарской площади, Кришнамурти приказал своим людям наступать. Небольшие отряды полиции на севере и на юге Стрэнда тоже услышали, что сражение усиливается, и нырнули в туман. Дубинке Кришнамурти пришлось лишить сознания уже пятого констебля. Привидения кишели повсюду; командор чувствовал, как они пытаются внедриться в его сознание и подчинить своей воле. Головная боль стала почти нестерпимой.