— Но он, видимо, был дорог ему как память, — усмехаюсь я. — И клинок ждал свою новую жертву, пока однажды брат Августин не воткнул его в спину Георга.

— Брат Августин?! — удивлённо смотрит на меня Барт и встаёт.

— А ты думал, я ради витиеватых проповедей просила его найти? — провожаю его глазами. — Или хотела именно ему покаяться во всех своих грехах? Нет, всё хуже, Барт. Скорее всего, это был именно он. Но, я надеюсь, ты со всей серьёзностью отнёсся к моей просьбе?

— Да, миледи, да, — расхаживает по комнате генерал, но врёт как всегда неубедительно. — Мы знаем, что он доехал до центральной епархии, которой, видимо, торопился сообщить про вас, как про ведьму. А вот больше его никто не видел.

— Ну, значит, церковь подсуетилась лучше вас, генерал. Думаю, вряд ли вы уже найдёте его живым.

— И думаю, вы правы, — кивает он. — Но всё же за ним отправлены лучшие бойцы. Мёртвым или живым, а они его из-под земли достанут.

— Тогда удачи вашим бойцам, генерал. Может, хоть с этим вы разберётесь. Узнаете откуда он взял этот кинжал и перестанете уже подозревать несчастного Дамиана. Хотя сейчас, наверно, важнее другое, — поворачиваюсь я к Эрмине. — Что ты решила сделать, когда узнала, что короля ранили тем самым клинком? Нет, — останавливаю я её рукой. Честно говоря, об этом я уже и сама догадалась. Ведь ответ на этот вопрос: найти меня. — Это потом. Сначала скажи: ты обещала ему спасти Аурелию. Почему ты и этого не сделала? Тоже не смогла?

— Не смогла, — нервно дёргает она головой. — Да, не смогла. Потому что я могла спасти только одного. А кого бы выбрала ты? — сверлит она меня взглядом. — Аурелию? Короля, раненого проклятым клинком? Или их малышку?

— Твой выбор спит в соседней комнате, — отвечаю я.

— И если ты думаешь, что он был для меня лёгким, то сильно ошибаешься, — встаёт Эрмина и идёт к окну.

Долго стоит молча, сцепив за спиной руки и вдруг начинает смеяться. Зловещим гортанным смехом, от которого у меня без шуток волосы встают дыбом.

— У неё могла быть другая судьба, — перестав смеяться, резко поворачивается она. — Папиной дочки. Маминой любимицы. Завидной невесты. Счастливой жены. Но они охотились за наследником. Глупцы! Так боялись, что родится мальчик. Отравили Аурелию. А когда ребёнок всё же появился на свет, выследили короля, что пытался его спасти, выхватили ребёнка, но увидев, что это девочка, просто бросили её. Маленькая, недоношенная, совсем слабенькая девочка, которую отец согревал своим последним теплом, истекая кровью, — пересекает она комнату, и вновь садится напротив меня в кресло. — Помнишь, я говорила, что не могу вернуть жизнь, а только забрать смерть?

— Смерть однозначна, — повторяю я её слова. — А вот жизнь нет.

— У этой девочки могла быть совсем другая жизнь. Но её обрекли на смерть. И так сильно просчитались. Боялись всего лишь наследника, но в ответ получили богиню. Ради того, чтобы она жила, я отдала своё бессмертие. Теперь я такая же как все, — вытягивает она вперёд руку, рассматривая морщинистую кожу, — теперь я старею. И я думала это будет моей единственной проблемой — много веков ждать и дождаться, когда она родится. Но её отец умирает и не сможет её защитить. Я стара и боюсь не дожить даже до её совершеннолетия. Она родилась, но её сила так мала. И её будущее под большой угрозой.

— Значит, предсказание всё же сбылось? Столько жизней было брошено под поезд этого завещания. Столько судеб искалечено, чтобы пророчество сбылось. Только в него оказывается вкралась маленькая ошибочка: не наследник, а наследница.

— На староабсинтском звучит одинаково. Эрэдис. Но в силу устоявшихся правил никто и подумать не мог, что разговор идёт о девочке.

— Но разве это предсказание сделала не Аката?

— Старая Аката всего лишь прочитала его. Но тебе ли не знать, как странны порой её трактовки.

— Да, мне она сказала: «Наплачешься».

Нет, невольно вскидывая голову, с трудом вспоминаю я: «Поймёшь, когда наплачешься» или «Придёшь, когда наплачешься». А, какая уже разница!

— А мне про «метку жертвы», которой будет помечен тот, о ком говорится в предсказании. И я решила, что это просто клеймо, шрам на спине Георга, младшего сына короля. Но теперь я точно знаю, что у слова «жертва» был и другой смысл.

— Эти метки значат «смертник». Ими клеймят себя все наёмники, — расстёгивает Барт рубашку, показывая не татуировку, а состоящий из двух ромбов шрам на левой половине груди. — Чтобы, если будет ранен наёмник, его не спасали, ведь он сам подписал себе смертный приговор. Метки ставят на спине или груди. Тогда если в бою тебе отрубят ногу или руку, вместе с ней ты не потеряешь клеймо, и какой-нибудь сердобольный лекарь не возьмётся тебя латать прежде, чем благородного воина.

— Но у Георга немного другой шрам, — встаю я, чтобы посмотреть повнимательнее.

— Да, палач ставивший её будущему королю был настоящим художником. Или шутником. А феи сказали, что этот узор есть в вашем мире, его используют в какой-то игре, — вновь застёгивает он рубашку.

— Значит, с рождением Мариэль тебе пришлось решать ещё и задачу как спасти её отца от проклятья?  — снова сажусь я, обращаясь к ведьме.

— И не только. Ведь девочке нужны были силы. Магические силы. А значит, нужно было снять и запрет на перемещение нематериальных сущностей. Но сама я не могла это сделать.

— Феи?

— Да, запрет был установлен так, что только их родной магией можно его снять.

— Нет. Чёрт! Феи! — подскакиваю я, вдруг вспомнив кое-что про ветрянку. — Это совсем не связано с твоей историей. Она безусловно интересная, но, по-моему, у нас только что появились проблемы посерьёзней. Феи принесли Машке эти игрушки?

— Да, — кивает она.

— Но эта оспа не передаётся через вещи, только воздушно-капельным путём. Значит, кто-то из них уже подцепил её в нашем мире. Чёрт! И раз девочка уже заболела, у фей с учётом инкубационного периода, кто-то заболел раньше. Барт, поехали!

— А Мариэль?! — кричит она вслед.

— Ты знаешь как вернуть меня обратно в собственном теле?— разворачиваюсь я.

— Да. Думаю, да, — пожимает она плечами.

— Поклянись, что ты это сделаешь, — подходит к ней вплотную Барт.

— Это несложно, Барт, — хватаю я его за плечо. — Просто я должна быть мертва, чтобы вернуться. Но получится ли у неё меня оживить? Большой вопрос. Это же её любимая отмазка "не смогла". 

— Доверься мне, — похлопывает меня по руке Барт. — Я знаю, что делаю.

Он оттесняет Эрмину вглубь комнаты, и они говорят так тихо, что я не слышу ни слова.

— Да, Бартоломеус Актеон, — кивает ведьма. — Я обещаю.

— Не мучайте её, Дарья Андреевна, — разворачивается Барт. — Скажите правду.