– Я приглашаю вас в гости. Не возражаете?

– Обожаю ездить в гости по ночам.

За окном закончились улицы города и смутно мелькали деревья.

– А этого, вашего, его за что списали? – помолчав, спросил Гринчук. – За неуспеваемость?

– За патологическое нежелание убивать.

– В смысле? Вы же их под гипнозом…

– Под гипнозом. Только они ведь все помнили. Они получали приказ, который не могли не исполнить, этот тоже исполнял. Но после каждой акции его нужно было приводить в чувство. Противоречие между приказом убить и внутренним запретом на убийство приводило к тому, что у него начинались приступы, сродни эпилептическому припадку. Он выполнял, но при этом разрушал себя изнутри.

– Его решили пожалеть?

– И это тоже. Заодно решили проверить, насколько можно человека законсервировать.

– Кондиционировать, – поправил Гринчук.

– Кондиционировать, – согласился Полковник. – Он должен был приступить к выполнению неких обязанностей.

– Тогда?

– Нет, сейчас. Я вспомнил о нем, собрал информацию и решил, что он может быть мне полезен. Именно тем, что не может убивать.

– Не может… Скольких он, вы говорите, порешил?

– Причем здесь это? Порешил… Он попал под взрыв, я пока еще не знаю, что именно там произошло, и как именно он попал к бомжам, но убивал уже не он. Убивала безусловная программа. Их подготовка состояла из двух частей – подсознательная и осознанная. Если верить документам, он показал великолепные результаты в психологическом тестировании, в специальной подготовке, исключительная коммуникабельность. Но на случай, если что-то пошло бы не так, если бы… ну, мало ли что… в каждого из них была заложена подсознательная программа. В принципе, программу можно было выключить, но для этого нужно было понимать, что это программа, и нужен был код выключения программы. А у него всего этого не было. Он не знал, что именно с ним происходит. Он подчинялся приказам в своем мозгу и не хотел им подчиняться. Чудо, что он вообще дожил до этого момента… Это даже не раздвоение личности. Это значительно хуже.

– Чем это для него могло закончиться?

– Кома и смерть.

Машина свернула вправо. Гринчук закрыл глаза. А он здесь при чем? При чем здесь он, предпенсионный капитан милиции со сволочным характером? Он каким боком примазался ко всему этому?

– Вас интересует, почему я вас в это дело втянул? – спросил Полковник.

– Шаман проклятый. – Гринчук открыл глаза и помотал головой. – Угадали. Почему.

– Если честно, то я хотел с вами проконсультироваться. Когда стало понятно, что этот… Михаил жив, и что он убивает, осталось только найти его.

– Ну?

– Для консультации мне рекомендовали вас. И заодно сообщили, что у вас проблемы и на этом с вами можно договориться.

– Со мной нельзя договориться, – резко бросил Гринчук.

– Можно, – почти ласково ответил Полковник. – Договориться можно с кем угодно.

– И кто же это меня рекомендовал?

– Граф.

– И ведь ничего мне не сказал, сука.

– Я его попросил.

– А я думал, что это со мной он приятель.

Машина остановилась, упершись светом фар в металлические ворота. Кажется, синие. Сзади остановилась еще одна машина, осветив своими фарами салон «вольво». И Гринчук смог рассмотреть Полковника.

Лет около пятидесяти, коротко пострижен, аккуратные усы щеточкой. Общее выражение лица – скорее мягкое, чем решительное. Но в складках у носа есть что-то жесткое. Ничего так лицо, внушает.

– И что вы теперь будете делать? – спросил Зеленый. – Консультация вам не нужна. Больше не нужна. Вы нагрузили мне информации, которой я у вас не просил. Что дальше?

– Дальше вы у меня погостите. Появилось у меня к вам дело, только мне на него нужно получить разрешение.

– А что с Михаилом?

– Будете смеяться, – сказал Полковник.

– Не буду – устал.

– Дальнейшее будущее Михаила зависит от того, сложится ли у нас с вами дело.

– Печальное будущее у Михаила, – вздохнул Гринчук. – Сколько мне ждать?

– Пару дней.

– Меня будут искать на работе.

– Я предупрежу, – пообещал Полковник.

Возле могилы Тотошки стоял отец Варфоломей и Доктор. Никто на похороны больше не пришел. Ирина все еще лежала в больнице. Она отказывалась есть и ни с кем не разговаривала. Она просто не хотела жить.

Крысы, бежавшие в ту ночь, так в Норе и не собрались. Даже за пожитками своими не приходили. Только братья Кошкины остались сидеть возле палатки Михаила, и Доктору пришлось их кормить. На похороны Тотошки он их не взял.

– Успокоился, – тихо сказал священник и перекрестился.

Доктор дернул было правой рукой, но удержался и только кивнул.

– А Михаил куда подевался? – спросил отец Варфоломей.

– Не знаю. Его как увезли позавчера ночью, так и не появлялся больше.

– Дождь будет, – отец Варфоломей посмотрел на затянутое тучами небо.

– Коленки крутит, – подтвердил Доктор, – к дождю.

Они помолчали.

Свежая могильная земля пахла щемяще остро.

– Царство ему небесное, – сказал отец Варфоломей. – Как же это он человека убил?

Доктор потрогал отросшую щетину на подбородке.

Он и сам тогда не понял, откуда у Тотошки взялся пистолет. Уже потом, на следующий день, он вспомнил, что прозвище свое дед получил из-за пистолета ТТ, который нашел где-то в развалинах и с которым некоторое время даже таскался по городу. Потом пистолет пропал, и все облегченно вздохнули. Но Тотошка, видать, оружие не выбросил, а хранил в тайне даже от Ирины.

– Когда они к Михаилу пошли, Тотошка вдруг выстрелил. Любил он Михаила.

– Любил… – покачал головой священник. – Любовь богом для жизни дана. Чтобы дети рождались, чтобы люди друг друга сердцем чувствовали. А убивать…

– Что, Ирина была права? Михаил к нам пришел не от бога? – спросил Доктор.

– Не знаю. Страдал он, это точно. А когда человек страдает, он и других заразить может. Может, – кивнул сам себе священник.

– А если не получается всех любить? А, батюшка? Что тогда?

– Тогда жалеть нужно, – сказал отец Варфоломей.

– Тотошка и пожалел.

– Ладно, – отец Варфоломей перекрестился, – пойдем в дом, помянем раба божьего Тимофея Ильича Баженова, царство ему небесное.

Кто-то подошел и остановился сбоку от священника.