Меня, конечно, поразил тот факт, что рукописи были написаны – «ради истины и правды слова» – за сто лет до того, как мне довелось их прочитать. В памяти ясно всплыли и другие слова Генриха, произнесенные им перед тем, как я дал ему обещание завершить «Хронику»: «Знай, Конрад, кроме тебя, в Риге это никому не под силу». Так неужели я мог подвести своего учителя?!

Дальше все пошло как по маслу… Невероятно, но «Хроника» была дописана мною за сутки, я сам поразился невероятному результату, словно древний исландский манускрипт влил в меня животворную струю вдохновения. В финале написанного я даже умудрился разродиться элегическим дистихом с рифмой в пентаметре, сам от себя не ожидал подобной поэтической прыти, воспев в тех строках хвалу рижанам, возвращающимся в родной город победителями. Ох, видел бы плоды работы мой университетский преподаватель латыни – незабвенный желчный Обморок – наверняка б лопнул от злости, впрочем, я тогда даже не вспомнил о нем и правильно сделал.

Наступил момент, когда я передал главу епископу, как говорится, из рук в руки, и он тут же надолго углубился в текст. Я, хоть и уверен был в проделанной работе, но все же трясся мелкой дрожью, пытаясь предугадать реакцию Альберта… Постепенно я успокаивался, глядя как светлеет его лицо и влажнеют глаза. Растроганно и благодарно он обнял меня, чем шокировал присутствовавших при нашей встрече, по этикету это было чересчур смело, он попытался тут же щедро вознаградить меня, но я решительно отвел в сторону его руку с тяжелым кожаным кошелем, объяснив, что работал не ради денег, а чтя память Генриха Ливонского, поклявшись завершить его труд… Закончил словами «…и во славу Вашего Преосвященства, епископ Альберт» и склонился перед ним в глубоком поклоне.

Примерно за неделю перед Пасхой – в том году католики праздновали ее 22 апреля – пришли первые корабли из Тевтонии с купцами и пилигримами, а с ними та самая папская булла «Ко всем королям русским», о которой я уже упоминал. В свете недавних событий, связанных с покорением Эзеля, документ был крайне важным и своевременным. Все вокруг судачили о том, что с крещением эзельских эстов русские непременно прижмут хвост. Автора грамоты – папы Римского Гонория III к тому времени уже не было в живых, он скончался 18 марта, но весть о его смерти и избрании нового папы, само собой, до Ливонии дойдет еще не скоро.

После завершения работы над заключительной главой «Хроники» я продолжал заниматься привычным делом – днями напролет корпел над перепиской книг в скриптории. Таких образованных мастаков, как я, да еще обладавшим кое-каким литературным даром, в монастыре Святой Марии было раз два и обчелся, к тому же я освоил и греческий язык, свободно читал на нем – меня обучил Генрих, так что в моих способностях и знаниях в Риге остро нуждались, без куска хлеба в любом случае не остался бы. Вот я и плыл по течению, полностью отдавшись во власть судьбы, трепетно ожидая, что она мне подаст знак о возможном спасении. И… знаете ли, в конце концов дождался.

В один из дней Страстной недели, спустившись из скриптория в клуатр – я там обычно прогуливался в перерывах между работой, – обнаружил, что обычный покой и тишина нарушены. В коридорах клуатра сновали рабочие, с головы до ног перепачканные известкой: одни таскали тяжеленные мешки, плетеные корзины с инструментами, бадьи с водой, другие – громко стучали молотками, сколачивая из досок, брошенных на каменные плиты, деревянные козлы. Гулкие звуки гуляли по всей крестовой галерее, так что об уединении не могло быть и речи. Развернувшись я зашагал обратно в скрипторий и нос к носу столкнулся с библиотекарем, опиравшимся рукой о кирпичную кладку. Болезненный вид брата Иоганна меня крайне удивил – еще с утра, выдавая монахам книги, он был вполне здоров, а теперь стоял скрюченный в три погибели, не в силах сделать ни шага. Смахнув с кончика горбатого носа большую каплю пота, он признался, что по доброте попытался помочь работягам и надорвался, подняв тяжелый мешок с известью, так в один миг и заполучил прострел в пояснице – чертов радикулит, прости меня Господи… Я довел бедного брата до дормитория и по дороге полюбопытствовал, что затевается в клуатре.

Охая и морщась от боли, он сообщил, что вчера на собрании капитула аббат объявил монастырским братьям, что по высокому повелению епископа Альберта кирпичные своды крестовой галереи должны быть заштукатурены для последующей художественной росписи стен и ниш… «Жаль, что работы начались слишком поздно и их не успеют закончить до Пасхи», – посетовал брат Иоганн.

Услышав новость, я понял – вот он, тот самый знак свыше, которого я так долго ждал… Вы еще не поняли, о чем я толкую? То был шанс, возможно единственный мой шанс, подать Шульцу весть о себе.

План созрел сходу – в одной из ниш, что расположены над известняковыми колоннами с внутренней стороны крестовой галереи надо найти укромное местечко и заложить там тайник с письмом… Признаюсь, идею я позаимствовал у моего друга, памятуя его надежду потрясти исторические умы своей литературной мистификацией. Я был в курсе, что в конце XIX века в Домском соборе затеют реставрацию, которая коснется и крестовой галереи, что давало вероятность, хоть и призрачную, что мое послание найдет адресата. Как, каким конкретно образом весточка попадет в руки Шульца? Я упорно отгонял эту мысль, наивно полагая, что кривая дорожка судьбы неким невероятным образом выведет к нему. А на что еще я мог надеяться? Только на чудо…

Я вернулся в клуатр, и не обращая внимания на шум и гам, производимый рабочими, стал прогуливаться по галерее, внимательно осматривая ниши. И вскоре нашел то, что искал. В стене одной из ниш – третьей от входа в западный коридор – имелась приличная выбоина, один из кирпичей был отломан чуть ли ни на треть, места вполне хватало для закладки тайника, вот туда-то я и вознамерился замуровать письмо.

Теперь следовало подгадать по времени, когда рабочие займутся этой нишей, чтобы успеть ночью заложить послание. Не откладывая, с волнением начал составлять текст на листе пергамена, как и следовало, на латыни: кратко поведал о том, как оказался в средневековой Риге, что назвался Конрадом, числюсь переписчиком книг в монастыре Святой Марии и молю его о помощи…

Поставил дату и подписался на средневековый манер – Алекс из Питера. А как еще? – я ведь и вправду из Питера, пусть го́рода пока нет и в помине. Друг у меня – толковый, уверен, сообразит, что это я. Да, забыл сказать, послание адресовал Шульцу из Риги. Да, вот так просто – Шульцу из Риги. Одному Богу, наверное, известно, каким образом письмо сможет попасть именно к тому Шульцу, которому предназначалось. Тут главное – твердо верить, что случится именно так, как задумано, ведь мысль – материальна. Для пущего подкрепления, как мог, я горячо помолился и принялся мастерить герметичный конверт из остатков дубленой свиной кожи, что шла на изготовление книжных переплетов. Прошив его суровой ниткой, вложил туда заветное письмо, запечатал и спрятал в карман до поры до времени…

В ночь с 20 на 21 апреля, когда монастырская братия погрузилась в сон, охраняемым небесными ангелами, я незаметно прокрался в западный коридор клуатра. Посветил зажигалкой и спокойно вздохнул – все было в порядке: леса на месте, известковый раствор и мастерок под рукой, письмо в кармане… Рабочие, к счастью, пока выбоину не тронули, хотя уже подобрались к ней впритык. Что ж, помогу им в работе, надеюсь, никто ничего не заметит… Вернулся в дормиторий так же тихо – оставался примерно час до пробуждения, когда монахи собираются на всенощную. Распираемый радостными предчувствиями, переполненный эмоциями, естественно, заснуть не смог…