что я близок к концу (физически, сердце, дыхание).

18 июня 1950

Каждое утро рано просыпаюсь, но не хочется начинать жить, перспективы тяжелые, тягучие и часто фальшивые. Наоборот, с облегчением каждый день засыпаю, выключаюсь на 7 часов.

На ЗиС’е из Москвы сюда. Каждый раз «минувшее проходит предо мною». Кунцево, следы Богдановки. Жалкие следы пруда на шоссе, на котором купались с Николаем и дворником Павлом. В этом пруду научился плавать. 20-я верста (теперешняя Баковка), старые деревья Гусевой Полосы, около которой целые облака «формировавших» воспоминаний. Научная философия, Борис, японская война, Цусима, 1906 год.

21 июня 1950

В окно белая ночь со своим мертвенным холодом и бледностью, превращающими улицы в Помпею, а людей в выходцев с того света.

25 июня 1950

Полно цветов, клубники, земляники. Бегает маленький Сережа, в которого ум влезает все больше.

А я искалеченный, еле дышу, проверяю «вступительное слово», смотрю журналы, впереди Энциклопедия, бездарные казенные рукописи. Деквалифицируюсь, глупею, слабею. Философия? Павловская. Сегодня во сне ни с того ни с сего Цезарь Кюи в генеральском мундире. Где-то, стало быть, в недрах мозговых покоился. Вторая сигнальная система.

Будущее? Совсем туманно и совсем не заманчиво.

2 июля 1950

Почти всю неделю, днем и вечером перед глазами наполненный зал Дома ученых. Ломятся как на футбол. Физиологическая сессия. Утром (через многие часы) на сетчатке рельефные отпечатки человеческих лиц с глазами и ушами. (Это давнее мое наблюдение.) Многие сотни павловских систем, машин с условными рефлексами и сигнальными системами. Впечатление многоголовой бездарности. Вспоминаю 40 лет назад, «Благородное Собрание», 12-й съезд естествоиспытателей, я – студент первого курса – распорядитель. В задних рядах на эстраде. Павлов вроде седого льва. «Естествознание и мозг», новые обещающие, гениальные слова, которые тогда плохо понимал, но чувствовалась «молния». А сейчас бездарная, аморальная толпа без новых мыслей.

9 июля 1950

Перед глазами постоянная картина: 86-летняя Вера Павловна, потерявшая разум, но живая и крепкая. Жизнь без здорового сознания, без надежды его возвращения. Жизнь ничего не стоящая, мучительная для окружающих. Здесь на Мозжинке двухлетний Сережа. Сознание на том же уровне, но растущее. Я сам – в середине между этим концом и этим началом.

17 июля 1950

В состоянии прострации. Отпускного настроения пока нет. Каждую минуту и здесь боюсь телефонного звонка или тревожной машины.

19 июля 1950

Странное, машинное состояние. Говорю, хожу, читаю, сплю. Но все механическое, трафаретное, словно не я, а кто-то другой за меня делает. Мечтаю о творческом прорыве этой стенки. Без него существование тягостное, розы не розы и вся прелесть летнего сада, неба, дали пропадает.

21 июля 1950

Сон беспокойный. Мерещатся бездарные академические урывки, словно бестолковое звучание оркестра перед началом.

22 июля 1950

Ясное чувство собственной малоценности. Не будет – ничего не случится. Смотрю на написанное, большого духа живого нет. Много литературы и актерства. Жизнь кажется не загадкой, а такой примитивной, односложной. Немудреная механика. С такой философией так просто умирать.

24 июля 1950

Часто задумываюсь о снах. Странная подсознательная психическая кухня. Сегодня, например, весьма детально и обстоятельно (с техническими подробностями) видел во сне акустическую запись соловьиного пения да еще horribile dictu[397] в сопровождении скрипки. Длинно и последовательно. Значит, вне «я» идет заготовление целых драматических произведений.

К вечеру грустно стало. Перед глазами ледяная бездонная пустота.

26 июля 1950

Умер Р. К. Карахан, книжник, директор книжного отдела. Лет 19 знал его в самые разные эпохи. Таких людей книжных теперь больше не осталось. Умер нежданно в Узком. Инфаркт. Просто «чик». Жизнь становится похожей на существование комара. «Я» действительно – облако.

27 июля 1950

Радио – Бах, одно из счастий на земле. Тишина, цветы. Нужно ли что-нибудь еще? Нет, если бы не горизонты и совсем непонятное будущее.

28 июля 1950

В радио все время Бах (200 лет со дня смерти). Под музыку Баха хотелось бы и жить, и умирать.

31 июля 1950

Ясна случайность самого себя, мог бы и не быть, могу быть каждую минуту раздавленным, как Карахан, как другие. Lebensfreude[398] отсутствует. Жизнь несу как долг, как обязанность и каждый прожитый день провожаю с удовольствием. Еще одним днем меньше. Трудно так жить. Да и машина собственная разваливается. Чувствую теперь это постоянно. Зачем навалились на меня все чины и звания. Ненужный, досадный котильон.

1 августа 1950

Ездили на роскошном ЗИС’е к Троице[-Сергиевой лавре] ‹…› Сложное, странное, противоречивое впечатление. Воспоминания. Бывал здесь с матушкой с пяти лет, т. е. помню около 55 лет, все эти соборы, башню, трапезную. Потом теперь ясно, что Троица был фокусом московской «философии», религиозности и культуры чуть ли не пятьсот лет. Здесь русские культурные геологические слои от 15-го века до 20-го. Притом в самом совершенном виде. Эти «покрывала», «плащаницы», иконы, рукописи, кресты, митры – верх умения, искусства, духовности.

Сейчас искусственно воскрешенные монахи, которые бродят, как тени, среди подкрашиваемых и реставрируемых церквей. Помню лет десять назад мощи преподобного Сергия в виде кучки костей под стеклом музея. Теперь опять роскошная рака, лампады, монахи, прикладывающиеся. Спектакль? Нет, по-видимому, многие несут сюда самое важное для них.

7 августа 1950

В 8 ч. утра ходил на дачу Наметкина, выносили гроб. Сознание необычайно сложно, но ликвидируется оно просто. А вот вижу, как оно понемножку зарождается у Сережи.

Смотрел листы Энциклопедии. Статьи по борьбе за существование, ботанике. Лысенко. Боже мой, как это грустно и стыдно. Имени Николая нет нигде. Это лучше.

10 августа 1950

Еще нет одного дня. Холодно, топили печь. Солнце, дождь. Вечером вышел, проскользнула, задев, летучая мышь.

18 августа 1950

Была врачиха Муза Аполлоновна, утверждавшая, что у меня будто бы кончается воспаление легких.

19 августа 1950

Занят «идеологической» переделкой «Глаза и Солнца». Когда-то тема книжки мне приснилась во сне. Потом «Воспоминания». Пора их писать. Осталось, по-видимому, жить недолго.

22 августа 1950

Какое-то тревожное настроение. Все кажется эфемерным, «однодневным». В каждом человеке вижу возможного покойника. За всех страшно и всех жалко. Сам себе кажусь мелочью. Мог бы чем-то быть, но не стал, чего-то напористого, сильного не хватило.

27 августа 1950

Солнечный, сияющий, прохладный день и очень